(Эссе посвящается памяти Юрия Владимировича Манна, скончавшегося 4 февраля 2022 на 93-м году жизни. Лёгких дорог! «В литературном мире нет смерти, и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как живые»).
Когда я читаю Гоголя, а в последние три года это случается периодически, то бросается в глаза множество вещей, которые сложно отрефлексировать, находящиеся как бы на периферии моего утлого разума. И я подумал об обращённости писателя в прошлое и будущее, вернее сказать, о каких-то общих, фоновых мотивах его творчества. Ведь с кем только не ставили Гоголя на одну доску, и ведь с каждым соседом он смотрится как влитой! Вспомним, к примеру, как Михаил Бахтин лёгким движением руки поместил его рядом с, казалось бы, совершенно чуждым ему по духу вольнодумцем Франсуа Рабле – он соединяет их через гротескное начало, брань, пошлость и смех. Наш сегодняшний герой, Юрий Манн, предлагал устроить встречу с Францом Кафкой. «Нос» «майора» Ковалёва и Грегор Замза… Нет ли у них внутреннего родства, некой трагедийной общности в смирении перед нелепостью мира, причём мира, который абсурден даже без носа в мундире статского советника, и без превращения в огромного жука? В Гоголе причудливым образом переплелась пограничная культура Малороссии и наследие европейских литератур, в особенности – немецкой литературы XVIII в. Странно, что Германия всегда сквозила в его произведениях, и слабо в них чувствуется дуновение тёплых ветров Италии, в которой он провёл многие годы. Гоголь – глубоко европейский писатель. Но он писатель одновременно и сугубо русский, благодаря переплетениям языка и образов, которые, скорее всего, не возьмёт ни один переводчик во всём мире. Гоголь прочно стоит на основе многообразия европейских культур, их христианских корней, национальных культурных кодов и литературных форм, никогда нельзя забывать этого, но необходимо и помнить, что он творил для своей Родины, для её народа, он хотел изменить её к лучшему. И многообразная составляющая его творчества
Почему я сразу завёл разговор о других странах? Второй том трилогии Юрия Манна, посвящённый биографии Гоголя, повествует о том периоде его жизни, когда он покидает Россию и уезжает в Европу – на много лет. Почему он называется «На вершине»? Когда мы расстались с писателем в прошлый раз, то покидали уже вставшего на ноги творца, уверенно идущего навстречу грядущему, которое, вне всякого сомнения, должно было быть великим. Но оправдано ли это? Действительно ли Николай Гоголь в десятилетие между 1835 и 1845 годами находился «на вершине»?
В качестве веского аргумента в пользу этого тезиса можно сказать только два слова: «Мёртвые души». Изданный в 1842 году роман всколыхнул всю читающую страну, навеки вырвав своего автора из личины Рудого Панька в свой трагический, задумчивый образ, созданный скульптором Андреевым. Если взять за точку отсчёта этот факт его творческой биографии, то, безусловно, Николай Васильевич здесь достиг вершины, дальше которой шагнуть уже невероятно трудно.
Но Манн пишет не столько о творчестве Гоголя, кое он анализирует в других своих работах – он разбирает его биографию. Основная задача учёного – как можно тщательнее восстановить контекст жизни, определить круг общения, поймать мельчайшие черты эпохи и быта, которые могли бы повлиять на него. Поэтому второй том и оставляет после себя довольно таки гнетущее впечатление – впечатление о человеке, который потерял под ногами почву, который действительно стремится к вершине, но постоянно упускает её. При всей своей внешней неяркости, это десятилетие жизни Гоголя переполнено внутренними метаниями и поисками Слова, которое позволило бы принести счастье людям, и изменить их жизнь к лучшему, найти Бога в своей душе.
Так «вершина» ли?
Поговорим сначала о творческом пути. Как известно, Гоголь покидает Россию вскоре после постановки «Ревизора» на сцене сначала питерских, а затем и московских театров, в 1836 году. Сама постановка, и реакция на неё, огорошили автора – он ожидал всё таки другого эффекта. На неё ходило много народу, она пользовалась большим успехом, но Гоголя охватило ощущение полного провала, он считал, что все настроены против него. Он даже сбежал с премьеры, считая, что его произведение поставлено неправильно, и с неправильным посылом – никто не понял значимости сказанного. Манн придерживается точки зрения, что Гоголя не устроил ни эстетический облик поставленной пьесы, лишённый духа комического и трагического, который он в него вложил, и уж тем более его огорчило, что её нравственный посыл не был услышан, потерявшись под раскатами смеха и гневным ропотом. Произведение, задуманное как добросердечное послание Отечеству, не возымело должного эффекта. (Интересно, правда, сопоставить это с полным и абсолютным провалом «Женитьбы» в 1842 – не оценила публика метания Подколёсина, не оценила… Впрочем, «Игроков» тоже ждал фееричный провал).
Неудачная, как казалось писателю, премьера наложилась на другие факторы его жизни – в частности, отход от группы пушкинского «Современника», в котором он был одним из постоянных авторов, и отдаление от самого Пушкина, скорее всего, связанного не с размолвкой, а с тяжёлым положением поэта в последний год его жизни. Гоголь уезжает в Европу, равноудаляясь от Отечества, чтобы довести до ума свои «Мёртвые души», в покое и тишине произнеся своё слово, которое прозвучит на родине пробуждающим гласом.
Говорить о том, как Манн интерпретирует зарубежные вояжи Гоголя, очень непросто, поскольку хронологический принцип изложения, в общем и целом, оправданный структурой книги, играет с автором злую шутку. Оставшись верным подневной последовательности биографии (включая разбивку на новый и старый стиль), он, по факту, расфокусировал её проблемную сторону. Фрагментарным и мозаичным нам представляется образ писателя, который по крупицам можно собрать из эпистолярных источников и сведений современников – однако последовательности здесь немного. Мы видим, как жил Гоголь, где, как путешествовал по Европе, сколько времени и в какой компании он проводил свой досуг. Его духовная и мировоззренческая эволюция рассматривается фрагментарно, привязанная к какой-либо дате, письму или визиту. Такой метод отчасти оправдан, но он делает для нас образ Гоголя размытым. Этого нельзя сказать о первом томе, где образ Никоши-гимназиста и его питерские метания в поисках себя складывались в осмысленную и цельную картину.
Впрочем, вполне вероятно, что так и задумано. Да, мы не видим пути синапсов великого писателя, но вполне можем проследить за подошвами его ботинок, и увидеть, куда же его заводила вечная тяга к дороге. В Риме, в окружении христианских святынь, он чувствовал себя комфортно, тем паче, что для его слабого здоровья больше всего подходило Средиземноморье, шумный Париж (вспоминаем Золя) и сонные городки Германии его не вдохновляли. Германия, Франция, чуть дольше – Италия – всё это мелькает перед нашими глазами, но ускользает из-под взора, ведь для Гоголя европейские страны – только способ удалится от России, чтобы углубится в самого себя, и поймать незримую нить Слова, которое изменит Родину. Возникает чувство, что даже римские улочки не могли надолго задержать его рассеянного взора, устремлённого в горние выси.
И окружали его в основном русские люди, которые в разной степени влияли на него. К чести автора, он не торопился примыкать к модным тогда мировоззренческим тенденциям, и к западникам, и к славянофилам относился ровно, не отвергал католичество (вспомним Андрия в католическом соборе Дубны), много общался с поляками, особенно с Адамом Мицкевичем, даже соглашаясь с ним в том, что Российская империя – не славянская держава (напомню, что Гоголь называл Питер «землёю финнов»). И Гоголь работал – много, старательно, устраивал публичные чтения, пытаясь уловить реакцию и настроение, и беспощадно уничтожал то, что считал негодным для своей миссии писателя – впрочем, как и всегда.
Не будем вдаваться в подробности и разбирать мелкие детали – это было бы слишком утомительно. Мы видим жизненный путь Гоголя с того момента, как он сбегает с премьеры «Ревизора» — и следуем за его последующими странствиями десять лет. «На вершине»? Вершина означает статику, как на известной картине Каспара Фридриха. Но Николай Гоголь всегда был в дороге, в вечном странствии – дорога излечивала его, она рождала в нём идеи, дарила желанный букет новых впечатлений и красок – он был в пути, всегда в пути. «До времени», как он писал в своих письмах, всё до времени – пока не будет произнесено главное, пока он не найдёт подходящие слова для своего народа, пока не будет открыта тайна его существования, предписанной Богом миссии.
К несчастью, мы уже знаем конец это сказки. О ней – третий том, последние семь лет жизни, которые сложно назвать счастливыми.
Не «на вершине». «В дороге».
Рецензия на сборник «Античность и Византия» — https://vk.com/club204472062?w=wall-20447...