В Четвёртой книге «Легенды об Уленшпигеле» фрагменты сюжета нагромождаются друг на друга.
Начинается всё с того, что Уленшпигель плывёт на корабле повстанцев-гёзов и вещает им о кровавом герцоге Альбе, воспламеняя сердца. Всего одна коротенькая главка — де Костер напоминает, что тема серьёзная. Но кто из художников может нарисовать это? Советский художник может — он владеет навыками мастерства политического плаката. Ю.Иванов сделал фундаментальное полотно: напоминает росписи о комсомольцах-добровольцах времён Гражданской войны.
Далее даётся большой фрагмент, выпущенный в детском варианте «Легенды об Уленшпигеле». Всплывает в последний раз любовник Каталины (отец Неле) — тот, кто оказал влияние и на судьбу Уленшпигеля (украл после казни Клааса горшок с золотом). Чёрного Ганса — дворянина в свите — опознала Каталина, проболталась про старое убийство. Ганса судят, пытают и сжигают на медленном костре. Каталину тоже подвергают испытанию водой (выясняют, ведьма ли она — потонет или нет). Каталина умирает. Неле осиротела (освободилась).
Первые иллюстраторы отражают этот сюжет:
У позднейших иллюстраторов только у П.Бунина имеется бледная сцена.
Е.Кибрик этот фрагмент в своей сюите полностью проигнорировал — новых иллюстраций по сравнению с сокращённым детским изданием нет. Теперь понимаешь, что Кибрик был прав. Вроде бы важный эпизод, вроде бы завершение параллельной линии сюжета. А на самом деле — повторы о средневековом правосудии, которые уже ничего не могут прибавить к ранее сказанному. Иллюстрировать тут нечего.
Де Костер при жизни в гениях не числился. Это потом ему повезло перейти в разряд авторов для подростков и обрести самых благодарных читателей.
Запомнившийся с детства фрагмент. Гёзы в ходе какой-то операции пообещали сохранить жизнь противникам, если те сдадутся (чуть ли не Уленшпигель обещал). Но адмирал внёс коррективы и велел повесить 50 сдавшихся монахов (война-то, как тогда было положено, в первую очередь, религиозная). Уленшпигель весь эпизод спорит с адмиралом и постоянно твердит: «Слово солдата — золотое слово». Адмирал впал в бешенство и велел повесить самого Уленшпигеля. Вот как это Кусков изобразил.
Уленшпигель вновь на виселице и нет рядом доброго императора Карла из Первой книги, чтобы оценить юмор висельника. Но тут на шею Тилю бросается Неле, берёт его в мужья и снимает с шеи верёвку. Народный обычай. Тиль спасён. Все радуются. Играют свадьбу.
Тржемецкий нарисовал тихую идиллию: Тиль и Неле на ступенях виселицы.
А Бунин дал масштабную картину веселья по случаю спасения Тиля (ну может этот художник себе позволить такие сцены!).
Бунин эту сцену не мог пропустить — у него очень подробное иллюстрирование. А от Кибрика — никакого наброска. Кибрику этот эпизод неинтересен. А просто всё повторяется. Тиль — принципиален и как попугай твердит свой рефрен. Это уже было в Первой книге. Ребёнку-читателю фрагмент западает в душу (картонный герой — то, что надо в этом возрасте). Опять же ломаются уже устоявшиеся шаблоны насчёт священной войны, где правда всегда на одной стороне. Но для психологии героев этот фрагмент ничего не даёт. Вот и нет иллюстрации от Кибрика.
В лучших традициях приключенческого романа Тиль (вместе с Ламме и Неле) попадает в плен, ждёт неминуемой смерти, но наступление наших его спасает. Бунин и это рисует.
Ещё один запомнившийся фрагмент. Гёзы с замёрзших во льдах кораблей на коньках делают вылазку на берег, берут у врага провизию. Обычная партизанщина. Но ведь на коньках! Иллюстрация Константинова.
Там ещё было накручено: Уленшпигель мимоходом пленил шпиона, нашёл у него деньги за доносы, сдал деньги и шпиона командованию. Шпиона повесили. Есть у Бунина пара картинок про это. Но все эти приключения опять по кругу — Кибрик молчит.
Ага, наконец-то Кибрик откликнулся. Он явно неравнодушен к Ламме — видимо, у этого персонажа характер повыпуклее. Ламме избрали коком на корабле гёзов (он там, понятно, с Уленшпигелем служит). И Ламме захватил в плен монаха. История с монахом составит главное содержание последней — пятой — Книги романа. Так что ещё встретимся.
Константинов рисует Ламме — воина и кока. А Бунин — крохотную картинку на полях, как Ламме ведёт монаха.
Ну, в общем-то, почти все художники откликнулись на этот эпизод — признали его значимым для сюжета. Иванов сделал целое карнавальное шествие из доставки пленного монаха на корабль.
А Тржемецкий, напротив, рисует отстранённый проход персонажей на фоне притихшего средневекового города.
Ребёнок все эти хаотические фрагменты, повторяющиеся много раз, читает с жадностью. Художникам уже скучновато рисовать одно и то же. Де Костер — писатель далеко не первого ряда — удерживает сюжет только историческим фоном. А в Книге четвёртой этот фон — морские операции гёзов. Тема всенародной войны — это тема русской истории. Казалось, читая де Костера, что русские и голландские национальные характеры схожи: мы при нашествии свою столицу сжигаем, они свою — затапливают. А вот всенародной борьбы на море в русской истории не было. Морская тема в романе пульсирует короткими главками, но советские художники с жадностью овладевают ею, как будто восполняя и собственную историю. Оно и понятно — Уленшпигель уже давно стал нашим.
Кравченко в первом советском иллюстрированном издании летящий парусник в начале помещал: на заставке к Первой книге в издании 1928 года и на титуле в издании 1935 года.
Вот что только сейчас заметил: у Кибрика (у которого, конечно, самая продуманная сюита) Книгу четвёртую завершает концовка: Тиль, сидя на пушке, рассказывает байки. Концовка маленькая, а в память врезалась как нечто фундаментальное. Оказывается, в сокращённом детском издании 1970-х гг. эта картинка была сделана как бы шмуцтитулом ко всему роману (после научного предисловия была помещена перед текстом собственно романа). Такой Тиль — пушкарь-балагур — и задавал общую концепцию романа в детском издании.
Наших художников завораживают слова в романе: «На дворе стоял январь, жестокий месяц». Они сразу сопоставляют время и место: получается Брейгель с его обывателями, катающимися на коньках. Но де Костер подбрасывает ещё одну идею: парусный корабль, вмерзший в лёд.
1) Кравченко даёт чуть ли не библейский образ: корабли палят из пушек, а солдаты атакуют по воде как посуху (на чёрно-белой ксилографии ведь не понять, что это лёд).
2) У Кибрика и Константинова корабли, вмёрзшие в лёд, — это заставки ко всей Книге четвёртой. Правда, катаются на коньках вокруг кораблей обыватели. Война-войной, а катания никто не отменял.
3) Зусман посвящает морю две из трёх иллюстраций к этой Книге.
4) Несколько маленьких гравюр с кораблями в тексте у Константинова.
5) Малая часть иллюстраций П.Бунина на эту тему
6) Весёлый корабль у Иванова.
7) Морские напевы у Тржемецкого.
Не всегда корабли гёзов были вморожены во льды. Морские бои описаны у де Костера скромно. Художники домыслили за писателя.
1) Даже Кибрик, склонный к психологизму, не отказался от изображения абордажного боя.
2) Для Бунина батальные сцены — родная стихия.
3) Иванов выдал иллюстрацию в стиле витражей — особенно в первом, книжном варианте.
4) Шмуцтитул у Константинова.
5) Кусков подсвеченную иллюстрацию этой теме посвятил.
6) Заставка у Тржемецкого.
7) Заставка у Бисти.
Когда Неле вышла замуж за Тиля на эшафоте, она поступила на службу флейтистом на военный корабль мужа. Даже в этой части не было предрассудков у голландцев. Теперь Неле воссоединилась с Тилем и вместе с Ламме они составили счастливую троицу. Среди революционных бурь получилось уютное гнёздышко — поскольку гнёздышко на корабле, это тоже имеет отношение к партизанщине на море. Многие художники посвятили счастливому семейству (Ламме в качестве усыновлённого питомца) свои иллюстрации.
1) Кибрик.
2) Шабанов и Тржемецкий.
3) Кусков.
Всё, я собрался с духом. Пора сказать, что Кусков очень скромный рисовальщик. Придыханий в адрес Кускова как художника не разделяю, но понимаю его фанатов: ему выпало иллюстрировать приключенческую литературу, и у юных читателей его иллюстрации оставили в памяти глубокий след, хотя это было связано с текстом, а не с художником. А мне в детстве книги с его картинками не попадались.