Как пишет Биргит Менцель, для «концептуализации эзотерического необходимы более тщательные исследования». Их результаты представлены в оригинальной книжной серии, задуманной как системное междисциплинарное исследование западного эзотеризма. Не все книги в ней равно интересны для филолога, однако на двух изданиях следует остановиться.
В сборнике «Полемические столкновения. Эзотерический дискурс и его Иные» (Polemical Encounters. Esoteric Discourse and Its Others. Edited by Olav Hammer and Kocku von Stuckrad. Leipzig; Boston: Brill, 2007 (Aries Book Series. Texts and Studies in Western Esotericism. 6)) рассматривается пересечение религиозных дискурсов и практик с иными традициями, т.е. в основе пограничные ситуации, позволяющие прояснить сферу оккультного извне. Выделяются, в соответствии с интересами инициаторов проекта, три тематических блока – «Каббала в полемической перспективе», «Ереси, идентичности и межконфессиональные полемики» и «Легитимация идентичностей в современной культуре». Рассматривается весьма обширный материал, но материал этот находится «между» – ересью и ортодоксией, теософией и христианством, иудаизмом и русской мистикой… Иррациональное оказывается постижимо только на таких условиях – если мы остаемся на грани и не обращаемся «внутрь». Странным является избирательное толкование «заглавного термина: «…западный эзотеризм – это ярлык для исторически взаимосвязанных явлений, включая разные варианты сочетания христианского учения с каббалой, герметизмом и так называемыми оккультными науками (астрологией, алхимией, магией)» (vii). Письменные тексты и давление политических сил в равной мере воздействуют на «оформление» «открытия истины» и осмысление его последствий (ix). Таким образом, в одном ряду (и под одной обложкой) рассматриваются совершенно различные явления.
В статье Константина Бурмистрова, например, речь идет о роли каббалистических концепций в русской интеллектуальной жизни XVIII и XIX веков. Масонский интерес к Каббале становится предметом дискуссии. С одной стороны, масоны выходят за рамки христианской ортодоксии и подвергаются критике со стороны православных теологов. С другой стороны, интерес к еврейскому эзотеризму вызывает сомнения у просветителей. Тем не менее интерес к Каббале постепенно выходит за рамки масонства; одним из объяснений становится то, что масоны восстанавливают связь с ортодоксальной церковью, подчеркивая связь своих идей со Св. Писанием и сражаясь с так называемыми «ложными интерпретациями».
В статье В. Дж. Ханеграффа предложен более масштабный подход к исследованию эзотеризма. Эзотерические течения отделяются от «идеологии мэйнстрима» и от теологии на основе иного отношения к образам и дискурсивному мышлению. Дело не в противопоставлении зримых и незримых божеств, а в том, что образы наделены силой, которую монотеизм ассоциирует с «идолопоклонством». Эзотерические течения, проявляющие интерес к образам и образным системам, оказываются вне пределов «мэйнстрима», сохраняя свою автономию. Интересная концепция, которую исследователь развивал и в других работах (См., напр.: Hanegraaff, Wouter J. New Age religion and western culture : esotericism in the mirror of secular thought. Leiden; New York; Koln: Brill 1996; Hanegraaff Wouter J. Tradition // Dictionary of Gnosis and Western Esotericism. Ed. By Wouter J. Hanegraaff, Antoine Faivre, Jean-Pierre Brach, Roelof van de Broek. Leyden: E.J. Brill, 2005. P. 1125–1135.), кажется спорной, однако требует серьезного к себе внимания.
Один из разделов книги посвящен соотношению «эзотеризма» и традиционализма; он наиболее полемичен – анализ эзотерических дискурсов в контексте современности становится провокационным: «Популярный эзотеризм в современном обществе примитивно описывается в памфлетных текстах как воплощение неразумного, а эзотерический дискурс религиозными оппонентами рассматривается как воплощение фанатизма и нетерпимости. В попытках формирования культурной критики зачастую происходят обращения к аргументам «от противного», основанным на концепции ушедшего золотого века» (227). Брэннон Ингрэм, например, рассматривая традиционалистскую систему «древней мудрости», обращается к ключевой фигуре – Рене Генону. Обнаруживается двойственность построения традиционалистских текстов: ностальгия по ушедшей мудрости основана на той самой современности, вызывающей отвращение и гнев. Отсюда и специфические риторические формы ключевых сочинений Генона (и еще раз напоминающие о концепции Дж. Ганна). Подобный анализ, при всей своей масштабности, касается не всей эзотерической сферы, а лишь отдельных элементов письменной фиксации «тайного знания».
Интересная задача в данном сборнике только намечена: формирование словаря альтеричности, достаточно проработанного, чтобы отразить все полемики религиозных общностей и формы описания пограничного «тайного знания» (хх). В более поздних изданиях серии преобладает стремление от «границ» перейти к существенным особенностям оккультного дискурса; уже название сборника «Конструируя традиции» (Constructing tradition: means and myths of transmission in Western esotericism / ed. by Andreas B. Kilcher. (Aries books series; 11) Brill, 2010. xvi, 474 pp. В книге представлены работы на английском, немецком, французском языках.) показывает изменение фокуса – от социопсихологии и антропологии к общим установкам, включающим уже и литературоведческий материал.
Здесь традиция рассматривается в трех ипостасях – нарративы, кабалистика и мифы о происхождении. В принципе, деление логично – модели оккультной риторики (в основном исследуемые немецкими авторами) предваряют работы, посвященные творению словом и явлению слова. Эзотерические парадигмы не только понимаются в проработанных мифопоэтических нарративах как опоры «древнего», «сокрытого», «высшего» знания. В них также содержится претензия на особое происхождение знания. И это знание «может быть и передано особыми (эзотерическими) средствами, агентами или группами» (vi).
Особая эзотерическая форма традиции становится основой анализа соответствующих текстов. «В конструкции традиции следует разделить, с одной стороны, концепты и мифы, с другой – историю и средства передачи» (xii) Разумеется, философский раздел интереснее «технического» – но при этом абстрактнее. Перечислим исходные концепты: философия истории (концепты традиции и передачи); теология истории (мессианские ожидания воссоздания; скрытые или утраченные традиции); медийные концепции (устная и литературная передача и сообщения, а равно образность, символизм и всякая визуальная коммуникация и «иконическое действие»). В разряд мифов попадают: мифические деятели и носители эзотерической традиции (Адам, Моисей, Зороастр, Гермес Трисмегист); мифы происхождения, генеалогии, передачи; литературные изложения эзотерической традиции и ее передачи». Отдельную сферу составляет «история»: социология (группы, кружки, (тайные) общества); политика (религиозные и конфессиональные стратегии); доктрина (отношения мастер-ученик или мгновенное озарение); медиа (устные, литературные, образы, символизм); филология (проекты перевода, критики, издания); библиотеки и музеи (книги, собрания).
Разумеется, стройная система, предложенная во введении, не вполне выдержана в дальнейшем. Тем не менее книга открывается статьей Андреаса Кирхера «Запоздалое знание: к диспозиции эзотерической традиции». Здесь сама идея «запаздывания» может подсказать читателям, как создается эффект тайного знания. Выпавший из «своего» времени материал, который попадает к воспринимающему субъекту по прошествии (значительного) промежутка времени обретает то же значение, какое мы видим в пуговице от прапрадедушкиного костюма, положим. Оккультные тексты существуют в особом пространстве мифической истории: «В них история представлена не как гомогенное и линейное движение, при котором время развертывается как причинно-механическое развитие прогресса. Скорее они строят на измерениях, которые не соотносятся с физически обоснованным, секулярным представлением о времени; здесь присутствует Начало и Конец» (3). Антуан Фавр продолжает этот анализ в статье «Заметки о передаче традиции в контексте современных западных эзотерических течений». Здесь «традиция» и «передача» – практически синонимы; история алхимии, Каббалы, Книги Тота демонстрирует, как передается «книжное» знание и как обретает «традиционалистское» восприятие. Возможно и «институциональное» знание – здесь статус традиции обретает, по существу, вывеска (Теософское общество, розенкрйцеры, школа Генона). Увы, в статье рассматриваются не тексты, а социокультурные феномены, не словесное воплощение «тайн», а их роль в обществе.
Есть в книге статьи, выходящие за рамки общего культурологического анализа. В работе Филиппа Тайсона «Передача будущего» рассматривается как раз принцип генерации эзотерического текста: «Систематическое положение такой постановки вопроса – задача эзотерической стилистики, специфической маркировки эзотерической текстуальности. Как эзотерика соотносится с текстом и как подобный эзотерический текст отличается от неэзотерического? Следует ли в поисках ответа полагаться на разум, на дедукцию или на откровение?» (72). Исследователь приходит к выводу, что и рациональный, и иррациональный подход к традиции не вполне адекватны…
«Высшее программирование» «искусства памяти» – прекрасный синтез терминологий Фавра и Гудрич-Кларка; в целом методология «вспоминания» в текстах XVII столетия может быть прослежена и в более позднюю эпоху и может стать основанием продуманной «эзотерической риторики». На материале пророчеств Нострадамуса рассматривается процесс отбора – по существу, история восприятия текста, имеющего «тайное значение». На этом фоне объемная работа Гудрич-Кларка, посвященная эволюции теософских представлений у Блаватской и ее последователей, оказывается лишь обстоятельным историческим очерком – выявляются источники представлений, но не принципы развития оккультной общности и эзотерического текста; как исторический источник, «Разоблаченная Изида» не выдерживает критики; причина ее воздействия – в чем-то ином. Статья Тима Рутбёга, посвященная тому же материалу, завершается выводом: «Теософия была изложена как оригинальный древний источник подлинной мудрости, переданный через века – и при этом она была описана как трансцендентная и вневременная. Это двойное разграничение затрагивало и фундаментальное различие между абсолютной неизменной Истиной и относительными истинами – различие, связанное с границей между вечностью и историей. Равно как концепция теософии Блаватской была двойственной, так и ее конструкция традиции была разделена на эзотерическую и экзотерическую составляющие. Первая включала универсальные истины, вторая состояла из человеческих интерпретаций универсальных элементов, структурированных в догмах и ритуалах, которые могли меняться со временем» (176).
Интереснейшее исследование Моники Нейгебауэр-Вольк «Традиция в двух лицах?» посвящено взаимодействию эзотерики и науки; внимание привлекают в первую очередь не сочинения немецких историков первой половины XIX столетия, а их взгляды по вопросу взаимоотношений мифов и научных знаний; но вновь ограничение методологии уводит нас в сторону от понимания очень важного вопроса: как тайное знание участвует в формировании представлений о начале и «внутренних пружинах» истории?
Коку фон Стукрад в статье «Секретность как общественный капитал» ставит очень важные вопросы о воздействии «тайны» на социум. И «тайна», и «традиция» рассматриваются в рамках дискурсивных построений; «традиция» всегда предназначена для увеличения социального капитала. Высшая традиция и открытие сокрытого знания становятся желанными для всех; состязание за обладание ими принимает различные формы. Существование подобной «арены» стимулирует самые разные социальные структуры к участию в раскрытии тайны. Именно так эзотерическое «поле коммуникации» остается активно функционирующим, пока положение сил на условном поле не изменится настолько, что убеждение в ценности борьбы исчезнет.
Роли «иного» в конструировании традиции посвящена статья Кристин Майллар, сюжетом которой становится проникновение знаний об Индии в западное сознание и включение этих знаний в эзотерический ряд – путь от «популяризации» к «дифференциации» прослежен достаточно полно; однако ограниченность объема привела к некоторой схематичности изложения – Рериху, например, посвящен один небольшой абзац. Схематичностью страдают и другие работы – развернутые в формате монографий, они были бы очень интересны. Однако движение уже началось – и вскоре, уверен, мы увидим немало новых книг, посвященных сходным проблемам; новых как содержательно, так и методологически.