Вот такая книга в количестве шести экземпляров попала на Еврокон, что сейчас проходит в Киеве. Собственно, это сигнальные экземпляры, их всего было выпущено два десятка в мягкой обложке, остальные выйдут в твердой и продаваться будут через Сеть (следите за объявлениями). Те же фантлабовцы, кто сейчас на Евроконе, имеют редчайшую и уникальную возможность приобрести раритетное, я бы сказал, издание.
Рассказ «Анна Каренина-2» был впервые опубликован в сборнике «Фантастика-2000», и очень активно гулял по Сети. Два года назад состоялось ничем не объяснимое обострение интереса к нему, а в этом январе начались активные перепосты рассказа в связи с выходом нового американского варианта первоисточника.
Дошло до того, что два товарища (странно, но оба из Тель-Авива) опубликовали «Анну Каренину-2» у себя под своими собственными именами. Я даже испытал чувство неоправданной гордости по этому поводу.
Роман был готов уже почти два года назад теперь, для пробы, Алексей Ануфриев и я решили издать его небольшим тиражом, для начала пятьсот, а там как пойдет. В смысле — Алексей Ануфриев издал то, что я написал.
Вот и вся предыстория.
Жанр романа определить не могу. Фантастический элемент там наверняка есть, имеется также фантасмагория, постмодернизм и много еще чего. Вот тут небольшой отрывок, для ознакомления. Ну и те, кто сейчас на Евроконе, могут даже подержать книгу в руках.
Второй сон Владимира Ильича.
...Иногда Владимиру Ильичу хотелось все бросить и уйти. Вот так просто сказать соратникам: «Я устал, я ухожу» и уехать куда-нибудь в ближнее Подмосковье собирать грибы, читать книги и даже устраивать местным детям новогодние елки. А они, соратники, пусть уж сами разбираются, кому быть главным, кто кому горло перекусит или голову проломит. Сам Ульянов в этом смысле поставил бы на Троцкого, так сказать, в личном единоборстве, но валить его, если что, будут коллективно, в лучших традициях демократического централизма.
Каждый день приносил новости не самого приятного свойства. Это на фронтах, но и тут, в тылу, также приходилось ожидать пакости в любой момент. Эсеры мятеж устроили не где-нибудь, а в Москве, еще немного – и все. Пронесло, но ведь могло у товарищей по революции и получиться.
Феликс постоянно пугает, что вот-вот начнут охотиться лично за каждым из руководителей революции. В общем, дело неплохое, не мог не отметить Владимир Ильич, но если бы ему принесли список на согласование. А так ведь могут и полезных людей подстрелить. Или подорвать. У эсеров опыт в таких делах большой. Столыпина вон у всех на глазах пристрелили, между прочим. Так его полиция охраняла, жандармы, и все равно в антракте «Сказки о царе Салтане» подошел молодой человек да пульнул Петру Аркадьевичу в брюхо.
А в чеке кого только нет, от эсеров до анархистов. Все говорят, что бывшие, что перековались, а, поди, разбери.
Подобные невеселые мысли портили и без того плохое настроение. Отдых от всего Владимир Ильич находил в подготовке инструкций для сына, но и они уже были закончены, зашиты в пакет, а Феликс твердо обещал лично отвезти все это Адольфу. У Дзержинского очень кстати жена оказалась в Швейцарии, вот он, вроде бы ее проведать и съездит.
Если честно, то поступок для главы революционного охранного отделения несколько странный, но Феликс, молодец, по поводу дела Мирбаха в отставку ушел, так что версия поездки в Швейцарию через Германию, хоть и странная, но объяснимая.
Правда, и спал Владимир Ильич плохо. Вот и устал, и глаза слипаются, а все равно – стоит лечь, как весь сон будто выдувает кто черным холодным сквозняком. И остается усталость, раздражительность, ожидание чего-то плохого и желание все бросить и уйти.
В ночь на тридцатое августа Ульянову, как это ни странно, удалось уснуть сразу, лишь только голова коснулась подушки. Чик – и все.
Хотя, легче не стало. Наверное, если б кто предложил Ульянову выбор между этим сном и бессонницей, то выбрал бы он бессонницу. Но выбирать никто не предлагал.
Только Владимир Ильич уснул, как тут же оказался посреди большого амфитеатра. На арене, можно сказать. Места вокруг были заполнены, в партере сидели люди приличные, спокойные, чинно разглядывали Владимира Ильича в лорнеты и перламутровые театральные бинокли, негромко переговаривались и просматривали программки. Зато наверху, на галерке, толпа бушевала, размахивала плакатами, причем одни требовали хлеба, а другие – зрелищ.
Вообще было непонятно, отчего это Владимир Ильич, глава правительства и вождь революции стоит на арене. Вот плюнуть на все и уйти, подумал Ульянов, но тут заиграли фанфары, и на арену в блестящем мундире вышел шпрехшталмейстер. Высокий, подтянутый, в блестящих эполетах и отчего-то даже с саблей на боку и при орденах.
Сон с самого начала не понравился Ульянову, а тут так и вообще настроение испортилось. Генерал Вронский подошел к Владимиру Ильичу, коротко кивнул, а потом вдруг схватил Ульянова за ухо и провел по кругу под марш «Прощание славянки», под аплодисменты зрителей партера, одобрительные крики обитателей амфитеатра и пронзительный свист галерок.
-Да как вы смеете! – возмутился Ульянов.
-Да вот как-то так! – веско ответил Вронский, выводя Владимира Ильича на середину арены. – У нас, покойников, есть свои преимущества. Вот что хотим, то и творим. Правда, постоянно кто-то начинает все придумывать за нас, то дерьмом мазать, то лаком крыть… Кстати, хочешь познакомиться с девочками? Вон смотри, Зоя и Мариэтта, большие твои поклонницы. Специалистки по лаку и елею, эти не обидят, но и спокойно в гробу лежать не дадут. Познакомить?
Владимир Ильич не успел ни согласиться, ни оказаться, как вспыхнувшие лучи прожекторов скрестились на нем и ощутимо придавили к покрытию арены.
-Тяжело же! – прохрипел Ульянов, с трудом оставаясь на ногах.
-А в лучах известности всегда тяжело, — назидательно ответил Вронский и дал Ульянову подзатыльник. – Думаешь, мне легко? Спасибо Льву Николаевичу и тебе, Володя.
-А что я! – выкрикнул обиженно с места в первом ряду Лев Николаевич в золоченой раме, как и положено порядочному зеркалу из приличного дома. – Вот про вас-то я все хорошо написал. И женщины, и чины… Живым оставил.
-Я бы вам за такое при жизни, господин поручик, показал бы кузькину мать, ну, да ладно, какие счеты между своими, покойниками. А вот живым…
-Пока живым, — вмешался Антон Павлович, незаметно подошедший к Ульянову и взявший его за запястье твердыми холодными пальцами. – Вы поосторожнее со здоровьем. Голову не перетруждайте. У вас с ней проблемы…
-Никогда не жаловался, — обиделся Ульянов.
-Все когда-нибудь происходит в первый раз, — улыбнулся Антон Павлович. – И, как правило, неожиданно. Правда, Лева?
Толстой промолчал, а когда Антон Павлович сел в свободное кресло рядом, то даже в сторону отклонился, чтобы не прикоснуться к доктору случайно.
-Что здесь происходит? – спросил Ульянов.
-А вы не догадываетесь? – усмехнулся иронически Вронский.
Свет прожектора отразился от гайки, застрявшей у него в виске, больно кольнул Владимира Ильича в глаз.
-Нет, вы действительно не помните моего предупреждения? – Вронский покачал головой, и проклятый отблеск от гайки полоснул Ульянова по глазам несколько раз. – Помните в нашу последнюю встречу, я вам дату называл? Помните?
-Вот еще, — буркнул Ульянов, отворачиваясь. – Всякую ерунду помнить. Это сон, между прочим, и то был сон.
-Не спорю, сон. Но ведь зачем-то вам все это снилось? Ведь ничего не происходит в жизни… и после нее просто так. Все происходит с умыслом.
-Чушь, — отрезал Владимир Ильич и скрестил руки на груди. – Я даже не собираюсь слушать эту идеалистическую ересь о судьбе, предопределенности и всякой прочей ерунде. Не собираюсь!
Вронский почесал гайку, ноготь скрипнул по шестиграннику, будто был сделан из стали, даже искра вылетела. Или это показалось Владимиру Ильичу из-за яркого, до слез в глазах, света прожекторов.
-Знаете, я ведь и сам не верил в подобные вещи. Если бы верил – стал бы я с замужней женщиной роман заводить? Никогда. Знаете, я считался завидным женихом. Но, когда благодаря вашей шкодливой руке попал на тот свет, мне все подробно объяснили. Очень подробно. И про то, что писатели нас, персонажей, хоть и делают живыми, но воли не дают. А если даже пытаются, то всегда найдется кто-то, кто для своей цели погонит нас, как крысу по лабиринту, не спрашивая ни нашего желания, ни нашего согласия. И никогда вы не поймете: это вымышленные персонажи появляются, чтобы реальный мир изменить, или реальный мир создан только для того, чтобы нас, вымышленных, производить. – Вронский отошел от Ульянова и сел на бортик манежа, подперев лицо кулаком. – Вот Федор Михалыч свой роман про преступление и наказание сочинял для чего?
-Для чего? – повторил вопрос Ульянов.
-А вон он там сидит, в амфитеатре, — не оборачиваясь, рукой через плечо указал Вронский.
Владимир Ильич, заслонившись от света прожектора рукой, попытался рассмотреть Федора Михайловича в толпе, заметил кого-то с бородой и в сюртуке, хотел помахать даже рукой, но спохватился – это вполне мог оказаться Александр Островский, и вышел бы тогда конфуз.
-Так для чего он писал роман? – спросил Ульянов, неожиданно заинтересовавшись.
-А кого это должно интересовать? – Вронский сплюнул сквозь зубы на арену, словно был не старорежимным генералом, а каким-нибудь балтийским матросом. – Что он там писал и для чего – это его личное дело. А что там прочитал, скажем, Володя Ульянов – совсем другое дело. Михалыч хотел бичевать и отвадить, но Володьку-то Ульянова это не остановило? Сволочь ты, все-таки, Володя, с этой гайкой! Ну, взял бы топор, как советовал Раскольников. А так… Это я сейчас привык немного, а поначалу в грозу хоть на улицу не выходи – лупило молниями в гайку, хоть плачь! Потом голова болела – ужас.
-Ну, извините, — сказал Ульянов, решив, что в такой ситуации и извиниться можно, тем более, перед покойником, который еще тридцать лет назад о чем-то там предупреждал.
Черт, вспомнил Владимир Ильич. Это ж мне тогда Шарлота Корде снилась, я сидел в жестяной ванне, а она там с кинжалом вокруг меня ходила, но так ничего толком и не получилось. И генерал этот мертвый ничего тогда толком не сказал. Только что-то провозгласил, как о мартовских идах Цезарю. Дату какую-то назвал, что ли…
-Так что вы мне тогда сказали? – спросил Владимир Ильич. – Что за дату предрекли?
Шум и крики в зале неожиданно стихли, последней задавлено всхлипнула флейта-пикколо в оркестре.
-Тридцатое августа, — зловещим голосом прогремел в наступившей тишине Вронский и добавил уже совершенно обычным, домашним: – То есть, сегодня.
-Как, сегодня?
-Ну, формально, завтра, вы ведь спать легли двадцать девятого, но пока спали, пока вам сон доснился до этого вот драматического момента, полночь и прошла. Так что — тридцатое августа уже наступило.
-И что? Придет Шарлота Корде? – осведомился Владимир Ильич несколько грубоватым тоном, очевидно, от волнения.
-Нечто в этом роде, — сказал Вронский. – Не она персонально, но…
«Шарлоту давай!» — закричал кто-то на галерке. «Шарлоту, Шарлоту, Шарлоту», — подхватил зал.
Вронский махнул рукой, и крики стихли. Генерал встал с ограждения, и обвел взглядом зрителей.
-Господа, мы же обсуждали это. Нехорошо, если предводитель революции погибнет от руки призрака. Это может плохо отразиться на всем происходящем в России. Да что там – в России, во всем мире! И к тому же, зачем прибегать к помощи французов, когда держава наша, страна может рождать быстрых разумом Невтонов в любом нужном количестве?
-Ты цитируй-то аккуратно, — пробасил кто-то из партера. – Я ведь и нос могу сломать с одного удара.
-Но ведь в том, что нечего нам всяких немцев для наших внутренних дел приглашать, вы согласны? – быстро спросил Вронский.
-Без сомнения, — ответил бас. – Продолжай.
-Да, так вот, была мысль взять первого подходящего да и подрядить его на нужное дело, вас, Володя, не спрашивая. Ничего, что я к вам по имени?
-Ничего, — ответил Ульянов, хотя фамильярность Вронского его покоробила. – Так что же вы придумали?
-Все как в демократических странах, извините за выражение. Мы подготовили списочек наиболее реальных кандидатов в ваши палачи.
-Что значит – реальных?
-Значит – не вымышленных, ныне живущих, и для прибытия которых в Москву тридцатого августа не пришлось бы совершать слишком уж большое насилие над пространством и временем, — гайка снова заскрежетала и заискрила под ногтями Вронского. — Скажем, короля Сиама пришлось бы тащить на встречу с вами долго. Коллеги советовали мне ограничиться узким кругом близких к вам людей…
-Троцкий? – быстро спросил Ульянов. – Я ему никогда не доверял. Или эти проститутки, Зиновьев с Каменевым?
-Нет, у этих – судьба другая, к нашей истории они отношения не имеют.
-Яшка? Коба? Ну не Феликс же, в самом деле… — Ульянов даже растерялся от обилия вариантов.
-Нет, нет и еще раз нет, — сказал Вронский. – Кстати, чтобы вас немного подбодрить, не для одного вас тридцатое августа станет сложным днем.
-Что в Царицыне? – попытался угадать Владимир Ильич.
-Не угадали. Да и перестаньте меня перебивать своими нелепыми предположениями, — брезгливо оттопырив нижнюю губу, попросил Вронский, и зал зашикал, заулюлюкал, насмехаясь над неудачами Ульянова. – Хорошо, подскажу – Урицкий в Санкт-Петербурге.
-В Петрограде, — поправил Ульянов.
-Я вас умоляю! – поморщился Вронский. – Вы еще про Ленинград заговорите…
-Про что? – удивился Ульянов.
-Ни про что. Бог с ним, с Моисеем Соломоновичем. Сосредоточьтесь на проблеме. Есть список, и у вас есть возможность выбрать, — Вронский достал из внутреннего кармана мундира сложенный втрое лист бумаги и развернул. – Список небольшой, но выбор все-таки предоставляет. Значит так, чекистка Лидия Коноплева. Мы еще успеваем подбросить ей мысль, что вы мешаете ее карьерному росту. Сорвется непременно, мне гарантировали.
-Прочтите весь список, пожалуйста, — попросили из зала.
-Не возражаете? – спросил Вронский у Владимира Ильича, тот не возражал. — Значит так. Коноплева Лидия из чрезвычайки…
В зале засвистели и закричали что-то неразборчиво.
-Что значит, чекистам нельзя? – возмутился высокий усатый господин в первом ряду, одетый почему-то в рваный фрак. – Как меня, германского посла, так можно и чекиста прислать, а как этого вождя революции, так чекистам не положено. Где Блюмкин, кстати? Было бы логично, если…
-Господин Мирбах, — строго сказал Вронский. – Вы бы заткнулись, что ли. Дипломатического иммунитета у покойников нет, а в этом зале найдется десяток другой тех, что с удовольствием начистит вашу империалистическую рожу.
Мирбах поправил монокль, оглядел высокомерно зал, но смолчал и сел.
-К тому же, Блюмкин еще нужен истории, — Вронский снова посмотрел в список. – Еще чекистка, но ее я бы не рекомендовал. Неприлично прозвучит, что Владимира Ильича Ульянова, извиняюсь, Ленина, убила товарищ Легенькая.
В зале захохотали, даже Владимир Ильич улыбнулся тому, как бы выглядели газетные заголовки в этом случае.
«Легенькая убила Вождя»? Или «Легенькая – рука контрреволюции». Или, если совсем уж не повезет, «Легенькая продырявила легкие». Чушь, насмешка над роковым для революции моментом.
-Нет, — решительно произнес Владимир Ильич, — дальше.
-Правильно, — кивнул Вронский, — там у нее потом проблемы с алиби могут начаться, придется возиться… Вот, отличный кандидат, шеф контрразведки ВЧК товарищ Протопопов. Знаете?
-Естественно, знаю, но зачем ему это?
-Так ведь левый эсер, не хрен собачий, пардон, за мой солдатский юмор. Ни у кого и вопросов не возникнет, чего стрелял. За партию мстил, за Машку Спиридонову. Ваши Машку ведь все равно расстреляют, не сейчас, так лет через двадцать – двадцать пять. Ладно, подумайте, если есть сомнения и не хочется, чтобы знакомый, есть еще двое: Григорий Семенов и Константин Усов. Кто такие – не знаю, да и вы тоже. Но могут. Вполне.
-Дальше.
-Ну, тут список не слишком большой все-таки. Остался подходящий товарищ Новиков, рабочий завода Михельсона да еще и эсеровский боевик, и некто Попова, но последняя не в счет – слабый кандидат, — Вронский заглянул на обратную сторону списка, скомкал листок и бросил на пол. – Можете выбирать.
«Протопопов!» — крикнули с галерки. «Легенькая! Легенькая!» — прокричал высокий женский голос, наверняка, принадлежавший какой-то суфражистке, судя по произношению, из Англии. «Ко-но-пле-ва! Ко-но-плева!» — скандировала группа студентов, подчиняясь взмахам руки кого-то из повешенных народовольцев.
Внезапно, словно по мановению волшебной палочки, все стихло. Один из прожекторов вдруг повернулся, мазнул своим светом по лицам зрителей и уперся в директорскую ложу. Там кто-то сидел, но как Владимир Ильич ни пытался разглядеть, так и не смог разобрать, кто именно.
-Тут возникло мнение… — прозвучал дребезжащий вульгарный голос, и над краем ложи появилась нескладная фигура, облаченная во что-то клетчатое, – причем, давно возникло, что с Владимиром Ильичем в самой драматической сцене его жизни должен участвовать особый человек. И есть просьба… Личная просьба, я бы сказал – воля, прекратить обсуждение.
-Что значит – прекратить обсуждение! – вспылил Владимир Ильич. – Я не позволю!
В конце концов, речь шла о его убийстве, и он не мог позволить, чтобы кто-то там из директорской ложи решал такие щекотливые вопросы за Владимира Ильича.
-Вы сюда выйдете, выступите, изложите аргументы, как это принято у порядочных людей, — сказал Владимир Ильич и одернул жилетку. – А так, из-за кулис, знаете ли…
-Ой, вы посмотрите, какой порядочный отыскался! – завопил арлекинским голосом клетчатый. – Ты про Учредительное собрание вспомни. Караул, знаешь ли, может устать не только там, но и здесь. Я вот, например, устал. И Вронский, я вижу, тоже устал. И Лев Николаевич, виновник, отчасти, торжества, тоже устал. Он изможден капустными котлетами и фальшивым зайцем, ему нельзя волноваться. Сказано – есть хороший кандидат, значит, есть. И выстрелит, и не промажет, и не убьет – все в лучшем виде.
-Ну, — пробормотал Ульянов, — если не убьет…
-Не убьет, — заверил клетчатый и как-то сразу, без перехода, оказался на арене возле Ульянова и протянул бумагу. – Значит, подпишем договорчик. В моих руках.
-Но я хотел бы прежде прочитать, — неуверенно протянул Владимир Ильич. — Официальный договор, все-таки.
-Не нервничайте, господин Ульянов, не нужно. Здесь вам не Брест-Литовский, здесь не обманут. Извольте карандашик, — клетчатый быстро облизал грифель химического карандаша и протянул его Владимиру Ильичу. – Подписывайте.
Ульянов покрутил карандаш в руках, пытаясь прочитать текст договора, хотя бы то, что не закрывали руки развязного типа в расколотом пенсне.
-Вы во все так лезете, любезный? Даже как-то неприлично выглядит. Вон, Зоя и Мариэтта, живые, между прочим, вас сейчас во сне видят, какое впечатление вы на них производите? Любой из списка вас пристрелит насмерть, даже и не сомневайтесь. Перед Сараево Фердинанд тоже выпендривался, полагал, что и так выкрутится. Выкрутился? И маршрут сменил, и встречу отменил, кто ж знал, что автомобиль прямо перед кафе остановится, в котором разочаровавшийся Принцип вином горе заливал? Нет, я знал, но что из этого? Фердинанд не знал, Гаврила не знал, но встретились, пересеклись, и оба в результате померли. Вы тоже помрете, любезнейший. А так – почти исполнение вашей самой заветной мечты…
-Мировая революция?
-Ага, два раза! – уже совсем по-базарному заговорил клетчатый. – Несколько лет покоя в Горках. Прогулки, книги, неторопливые беседы… Да, врачи, но проживете больше. В смысле – дольше.
Клетчатый хам закатил глаза под лоб и принялся загибать пальцы, беззвучно шевеля губами.
-Значит, чистыми шесть лет. Пять с половиной, если честно. Но если с точки зрения общего срока жизни, то выходит… выходит… Вы у нас с семидесятого, сейчас восемнадцатый… плюс шесть, пятьдесят четыре… в процентах… В процентах получается почти на десять процентов дольше вы проживете, чем могли бы. Нормально? Нет, вы скажите – нормально?
-Нормально, — решительно сказал Ульянов, прикинув, что если все это не просто сон, а имеет реальный смысл, то шесть лет жизни на дороге не валяются.
Владимир Ильич подписал документ, дописав в скобках «Ленин», и протянул карандаш клетчатому.
Тот сунул его за ухо, быстро пробежал глазами текст.
-Исполнитель с одной стороны, в лице… понятно… согласились… ясно… завод Михельсона… тридцатого августа в десять тридцать пополудни… замечательно… Имейте в виду, тут указано – плюс-минус десять минут… нет, мы постараемся, но всегда закладываем небольшой люфт… Та-ак, три выстрела с близкого расстояния из автоматического пистолета… четыре гильзы… откуда четыре гильзы? Вот руки бы пообрывать тем, кто так документы составляет… ну, да ладно, четыре так четыре – пусть голову поломают. Газета в ботинке… Какая к свиньям собачьим, газета в ботинке? Ну, накрутили, так накрутили… Пострадавшие из посторонних – не более одного человека, легкое ранение… так-так-так… яд на пулях, тут уж, извините, ничего поделать не выйдет… кстати, вас лучше из револьвера или автоматического пистолета?
-Что? – переспросил Ульянов, особого внимания на бормотание собеседника не обращавший, а со все возрастающим удивлением наблюдавший за тем, как зрители расходятся из зала.
-Я спросил, вам предпочтительно пули получить из браунинга или револьвера?
-Да какая разница?.. — раздраженно ответил Ульянов, увидел, как в директорской ложе мелькнула чья-то тень, но тут прожектор погас, и рассмотреть, кто же именно сидел в ложе, стало невозможно.
-Какая разница… Разницы, в общем, и нет, — клетчатый спрятал договор в карман, повертел головой и поклонился, сдернув с головы клетчатую кепку. – За сим — откланиваюсь.
И исчез, подлец, словно испарился, а Владимир Ильич даже и не удивился – во снах он еще и не такое видел.
-Вот, в общем, и все, — сказал Вронский. – Вопрос решили при обоюдном непротивлении сторон. И это приятно. А то ведь, знаете, как бывает: ты ему предлагаешь выбрать убийцу, а он начинает кочевряжиться, вообще не хочу под пулю… Так все ничем и заканчивается…
-Что значит – не хочу пол пулю? – не поверил своим ушам Ульянов. – Как это ничем заканчивается?
-А вот так, Володя! – хихикнул генерал. – Я ж тебе говорил – все сами все делают и решают. Им только помогают сделать правильный выбор…
-Так я мог просто отказаться от ранений вообще?
-Естественно. А ты думал, Володя, зачем весь этот балаган тут собирали? Чтобы тебя отвлечь. Никто ведь честной игры и не обещал. Думаешь, великие сюда приходили, чтобы на тебя посмотреть? – генерал снова хихикнул. – Все ожидали, поймешь ты обман или нет. И ты ведь почти сообразил! Если бы не этот обормот! Вот кто действительно гений, — лицо Вронского стало серьезным, а взгляд холодным. – Неприятно осознавать себя дураком? Но я тебе больше скажу: я ведь и соврать могу. И он – может. Имеет право и свободу лгать для осуществления высшей воли. И не смотри на меня так, Володя.
Ульянов растерянно оглянулся – ряды опустели, фонари гасли один за другим, только два прожектора все еще держали его в перекрестье, как немецкий цеппелин над Лондоном.
-Тридцатого августа сего года в десять часов тридцать минут пополудни моя дочь будет иметь честь стрелять в Вас, господин Ульянов, — торжественно провозгласил Вронский. – Лучше бы насмерть, но кто я такой, чтобы спорить с тем, кто решает?
-Дочь… — пробормотал Владимир Ильич. – Какая дочь? Не было у тебя никакой дочери. Один ты жил… Один. Я ведь помню…
-Книжки нужно внимательно читать, господин гимназист, — Вронский снисходительно похлопал Ульянову по плечу.
-Анни? Дочь Карениной? – Ульянов потрясенно смотрел на Вронского. — Подождите… Анна Алексеевна Каренина – ваша дочь?
-Вспомнил, молодец.
-В меня будет стрелять Анна? Моя… моя…
-Мать вашего сына, спросите вы? Мать вашего сына. Но стрелять будет не она. Все может получиться еще смешнее. Моя вторая дочь будет стрелять в вас, а когда ее схватят, расскажет за что. И всплывет наружу то, что вы, Владимир Ульянов, прятали всю свою жизнь. Это будет даже смешно. Очень драматично и совсем как в сентиментальном романе. Вы в юности «Графа Монте-Кристо» читали? Очень похоже получается. Очень. Засим – позвольте откланяться. Вам пора просыпаться, ваша нынешняя супруга, Надежда Константиновна сейчас подойдет к кровати и разбудит вас.
Мир вокруг Владимира Ильича вдруг закрутился водоворотом, все смешалось в одну блестящую полосу, несущуюся вокруг Ульянова. Кресла, манеж, ступени, ложи, перила галерки, музыкальные инструменты – все неслось вокруг Владимира Ильича, стягиваясь, сокращаясь и шурша, словно Уроборос, пожирающий свой собственный хвост.
-Вы не можете! – крикнул Владимир Ильич, но Вронский тоже исчез, и остался только гудящий хаос.
Только хаос и Владимир Ильич.
-Володенька, — вставай, — сказала Надежда Константиновна, и Владимир Ильич проснулся