Жалко потраченных денег. Оно того не стоило.Хотелось испытать ,что то новое и вот пролет. Остались пустота и непонимание для чего и для кого это все.

Дивный и страшный мир подлинных человеческих мотиваций.

Спасибо, Белка!

Название рассказа «СыновНий суд», а не «Сыновий суд». Исправьте.

Руководители СССР были, в общем-то, неглупыми людьми и прекрасно понимали, что по уровню жизни советская страна безнадежно отстала от загнивающего Запада. И никакой «железный занавес» не перекроет просачивание информации, что университетский профессор «там» живет не хуже члена ЦК «здесь».

А значит, нужно было выпускать пар недовольства. В качестве предохранительного клапана использовались добровольно-принудительные ссылки на великие комсомольские стройки, а для оставшихся было придумано «зеленое движение» борцов за экологию.

В литературе и искусстве тоже были свои «клапаны». Открытая насмешка Запада над идеологически-выверенной продукцией заставляла терпеть и Арсения Тарковского, и Георгия Шенгелию, и Алексея Германа…, а в литературе – целый слой интеллектуалов-«шестидесятников». Они, как бы, заменяли недоступные советским читателям лучшие образцы модернизма и постмодернизма. И надо сказать, что заменяли вполне достойно. Проза Битова, Трифонова, Аксенова и многих других поэтов и писателей того времени выдержала испытание и вошла в историю.

Но были и «имитаторы», которые, взяв форму, так и не смогли наполнить ее достойным содержанием. На мой взгляд, Анатолий Ким со своим «магическим реализмом» принадлежит именно к этой когорте.

***

С литературной точки зрения «Белка» не выдерживает никакой критики. Если к языку особых претензий нет, он вполне соблюдает формальные требования гладкости и образности, то сюжетная конструкция разваливается прямо на глазах.

Писатель, на самом деле, только закладывает основы создаваемого мира. Дальше тот начинает жить и развиваться по собственным законам, а сам «создатель» превращается в летописца.

Смотрим на то, что сотворил Ким. Четыре человека-белки-художника живут среди более грозных людей-оборотней, которые почему-то всячески пытаются задавить их творческие способности и даже убить. Но, начнем с того, что перед нами еще только неопытные подмастерья, не закончившие даже худучилище, которым до настоящих художников еще расти и расти. И факт наличия внутри каждого из них непризнанного гения ничем кроме взаимного восхищения внутри четверки не подтверждается. Более того, когда Георгий получает все условия для творчества, он не может написать ни одной картины, и единственное, на что его хватает, это гонять по холсту вымазанных в краске жуков.

Но почему-то эти оборотни-белки и есть «настоящие» люди, несущие через века светлые идеи человечества. В чем им всячески мешают завистливые бульдоги, пингвины, быки и прочая мощная живность, скрывающая свои масонские устремления под видом «Клуба любителей домино».

Ким свалил в одну кучу и оборотней, и вампиров, и воскрешение из мертвых, и сюжеты западных блокбастеров 80-х, и неприкрытые цитаты из малотиражной в те времена классики.

От воскресшего из мертвых зомби-Мити, который почему-то виден людям, может есть и даже писАть, но только на свежевыстроганной доске, просто тошнит. Как и от очеловечивания дельфина и превращения его в работника издательства, вытаскивания с того света жены главного героя (на самом деле – коровы), исчезающего карлика с будильником и плоских людей. Конечно, можно сказать, что Ким следует заветам современного фэнтези, которое переписывает сказки с применением литературных приемов, выработанных реалистической традицией. Но за что же так издеваться над читателем?

А неприкрытые цитаты из «Мастера и Маргариты» в виде рака у Артюшкина и голой гетеры, подающей Георгию шляпу, ничего кроме раздражения не вызывают. В 80-е, когда Булгаков издавался мизерными тиражами для валютных «Березок», это может и смотрелось оригинальным, но сейчас-то «Мастера…» проходят в школе.

И даже заигрывание с модернизмом, когда один абзац идет от имени одного героя, а следующий – другого, смотрится, скорее, неуклюжей попыткой пристроить когда-то недописанные сценарий или пьесу. Если уж так хочется сохранить полюбившуюся структуру, то для этого есть специальные формы: роман в диалогах, греческая трагедия, наконец.

Вообще, роман смотрится большой компиляцией, попыткой свалить в одну кучу недописанные когда-то вещи, при этом автор даже не утруждает себя выстраиванием единого сюжета и не задумывается над целостностью созданного мира.

Конкретный пример. Вначале идет совершенно немотивированная драка между художником Корнеем Выпулковым и Георгием. А после получасового побоища, когда «они сидели по разным углам, тяжело дыша и хлюпая разбитыми носами», Георгий вдруг произносит монолог на полстраницы текста, который по стилистике больше соответствует речи абсолютно спокойного человека, удобно развалившегося в кресле.

***

Вердикт. Очень слабое с литературной точки зрения произведение, напичканное «псевдофилософскими» мыслями. Претендующее на оригинальность только в отсутствии первоисточников. Плюс, просто патологическая ненависть к богатым, которые обязательно должны быть моральными уродами, масонами или, на худой конец, одержимыми бесами.

Очень давно искал этот фильм. Неизвестно по каким причинам он не пошёл в прокат. Сценарий написан Анатолием Андреевичем Кимом (15.06.1939-советский и российский прозаик, драматург, сценарист и переводчик). Творчество Анатолия Кима философично, аллегорично, пронизано множеством важных идей: от фольклорных до христианских. Писатель пытается расширить границы мироздания, изобразить «земной мир как мир космический, не замкнутый в самом себе». Фантастические элементы писатель часто использует в своих произведениях. Надо сказать, что режиссёр Ермек Шинарбаев (25.01.1953) дружил с Анатолием Кимом. Этот тандем создал три прекрасных фильма: «Сестра моя, Люся» (1985), «Выйти из леса на поляну» (1987), «Месть» (1980). Гиперболичность образов, ориентированных на устное народное творчество, яркая метафоричность, живой колорит изображаемого сочетались в прозе Кима с исповедальностью тона, очарованием доброты его героев, умением объединить большое и малое, значительное и незаметное, будничное и празднично-нарядное. Ким включает в ткань художественных произведений мифы, легенды, притчи, символы и образы универсального характера. Среди героев его произведений есть не только люди, но звери и птицы, великаны и карлики, мифологические существа и фольклорные тотемы... Вот и в раздаваемом фильме, почему то, вспоминается именно этот эпизод: разговор героев (Алексей Жарков и Николай Гринько), начавшийся в доме старого учителя, где заночевал приезжий, продолжается в лесу, куда они отправляются по грибы. Размышляя о философских вопросах жизни и смерти, собеседники не замечают, как попадают в густой туман, в котором горожанин теряется и остается один. Утром учитель его находит, вместе они выбираются на поляну, озаренную солнцем, и тут их диалог неожиданно обрывается скоропостижной смертью старика. Однако перед этим он успевает высказать своему собеседнику то главное, чему научился у жизни: выходя из леса на поляну, надо обязательно взглянуть на небо, чтобы ощутить себя частью этого мира... Притча? Наверно. Фантастика? Может быть... Человек должен быть наделен духовной сущностью, способностью мыслить, переживать, любить и ненавидеть по-человечески, умением понять и осознать суть человеческого существования.

Эх, хорошо в стране советской жить, где паренек из шахтеров Сахалина может поступить в университет в Ленинграде, и летать на каникулы (небось по льготному билету для студентов).

Не плохо и оставаться простым шахтером, рано жениться, честно и радостно жить.

Но вот папаше Бонги не очень весело. Заворожила его странная девушка по кличке Лисица.

На первый взгляд, рассказ совсем реалистический. Рассказ о тяжелой жизни нерусских (Паге, Че-сан, Ю и Ивамото) лесорубов на недавно ставшим русским южном Сахалине. «У самого молодого всего четырех зубов не хватает». Русская журналистка провела три дня с бригадой лесорубов, где только один из них смог с ней объясниться. Пожилые лесорубы сочли ее подходящей невестой для своего молодого товарища и трогательно стали собирать деньги, чтобы он мог жениться, а он застеснялся и убежал в тайгу, пока за журналисткой не пришла моторка.

Книга рисует весьма необычный мир, основанный на отдалённых мотивах греческих мифов о кентаврах и амазонках. Этот мир завораживает своей реалистичностью жестокого и порой кровавого противостояния расы кентавров и расы амазонок. Повествование рассчитано на взрослого читателя, и не как не для детей. Этот текст требует соответствующего настроения, но оставляет после себя впечатление на очень долгое время. У меня сохраняется сильное впечатление от него вот уже более 20 лет.

Вне всякой хронологии, вне наших представлений, вне норм и правил общее пространство живого, не знающее границ между видами, разумом и не-разумом.

Это Лес.

Обычный лес, не мистическая сельва тропиков, не пандорианские заросли, по которым плутает Кандид — обычные перелески и задумчивые опушки, грибная прель, стога на полянах, журавли, зайчата в траве и ржавое немертвое железо, забытое какой-то из войн.

В лес переезжает вдохновленный идеями Генри Торо помещик.

Заводит детей. С глубоким недоумением встречает революцию. Умирает.

Один из сыновей возвращается в лес. Уходит на войну. Переживает ее. Возвращается снова.

Внук, отчаявшись городской жизнью, приезжает к отцу.

Однако, как ни парадоксально, сюжет книги опирается вовсе не на эту линию — просто ее хотя бы возможно проследить. Остальные линии-инкарнации-людей-деревьев-людей-деревьев, не столько жителей Леса, сколько его клеток и органелл — и распутать их так же легко, как разложить по порядку клетки человеческого тела. Трудно сказать, что именно с этим телом — но его лихорадит. Сама структура жизни такова, что Лес постоянно наносит сам себе раны, калечит себя руками людей и не людей, люди и не люди беззвучно кричат и порой умирают (на самом деле — всегда умирают, просто иногда — позже), не понимая, что их перемалывает, и главное — за что?...

Природа, тихая и задумчивая среднерусская природа, не менее страшна, чем кипящие джунгли. Вопрос угла зрения.

Процитирую из «Лодейникова» Заболоцкого:

«Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы»

В природе нет выхода боли. В природе есть захватывающая красота, есть страсть и нежность, но ко всему примешана боль, во всем привкус несправедливости. Фактически, проиллюстрирована первая из Четырех благородных истин. Однако, постояв на пороге буддизма, «Отец-лес» решительно поворачивает. Вполне буддийской еще звучит идея о том, что сделать хоть что-то мы можем только на фазе человеческого существования (а нее еще надо угадать попасть), но дальше...

Смысловым узлом оказывается тихая провинциальная психушка, жительница которой выбирается из состояния «овоща» и возвращается к человеческой жизни только ради того, чтобы снова услышать чудесный серебряный голос уже умершей женщины, записанный на граммофонную пластинку, голос из своего детства.

Ким независимо строит Воннегутовскую идею карассов. Связи между людьми, невидимые, рифмующиеся, передающие добро и зло во все следующие и следующие поколения позволяют каждому камню, упавшему в неподвижное озеро Леса, оставлять свои круги.

И -раз уж мы все части единого Тела — автор очень милосерден ко всем. К пленному немцу. К грудастой крестьянке, удачно пристроившейся прислугой к баринку. К отчаявшейся медсестричке с полным шприцем яда. К сумрачному солдату, прошедшему Освенцим, к веселому врачу, к ворчливой санитарке, к пьяным сплавщикам и задумчивым грибникам.

Ким очень странно обходится с Евангелием. С одной стороны, оно оказывается каким-то окном, чем-то, что позволяет не покинуть круговерть инкарнаций, но постичь логику иного поведения в повторяющихся паттернах пожирания-побега-пожирания одних частей организма другими. Но ничего, кроме образа этого окна, нет — деревянная рама, за ней белый свет. Ощущение того, что программа не то, чтобы побеждена — скорее того, что ее можно перестроить.

Так что, несмотря на то, что книга ну очень тяжелая, она оптимистична. Примерно «дойти до дна, чтобы начать подниматься»

Более двадцати лет назад эта книга вытащила меня из очень сложного состояния: в течение первой половины книги я говорила себе — да, он видит. Он понимает. Я верю. — и когда автор показал на существование надежды, я послушно пошла за ним. Возможно, если уровень фоновой горечи и недоумения у вас не настолько высок, вы до второй половины просто не дойдете. Да и не надо тогда — зачем здоровым лекарство?

Это уникальная книга о четырёх юных художниках, которых свела судьба в художественном училище. О тайной, звериной сущности всех людей, в буквальном смысле слова открывшейся героям романа. Один из них видел эту суть с раннего детства, другим она открылась позднее. Духовность этой книги не равна религиозности, а бедность — это счастье для тех, кто постиг глубину жизни. Я рада, что знакома с творчеством этого великого Автора, с его умением говорить от лица многих разных людей, превращаясь в своего героя, и превращая в него своего читателя. Прочитала этот роман, как и многие другие его книги, много лет назад, но до сих пор под огромным впечатлением.