Джулиан Барнс «Нечего бояться»

Жизнь и так далее

«Бог есть, но Он знает об этом не больше нашего

Жюль Ренар»

Джулиан Барнс эссеист и он же рассказчик — это все-таки сильно разные ипостаси потрясающе талантливого писателя. Восхищаясь им в первой роли, отдаю предпочтение второй. На самом деле, провести четкую границу не так просто: художественная проза Барнса изобилует размышлениями, рассуждениями и разного рода дополнительными сведениями, в то время, как нон-фикшн включает множество историй, которые можно расценивать как готовые рассказы.

«Нечего бояться» не исключение. Разговор о смерти, о Боге, о семье в форме автобиографии, которая таковой не является (как не раз в продолжении книги подчеркнет автор, что не колеблет, читательской убежденности — она и есть). Мне кажется, дело тут не столько в желании оградить ближний круг от слишком пристальных досужих взглядов, сколько в понимании, что ничего из происходившего в прошлом, не удается описать с безупречной правдивостью. Всякий судит о нем со своей точки зрения, оценивает субъективно, наполняет смыслом в соответствии со своим миропониманием и жизненным опытом.

Автор исходит из посыла о двух вещах в основе человеческого бытия: понимания, что смерть неминуема и надежды, что там, за чертой, все не завершится окончательно. Вплетая размышления об экзистенциальном ужасе осознния смертности в рассказ о семье, об отношениях между бабушкой и дедушкой, отцом и матерью, собой и братом. Вводя в повествование примеры из жизни известных представителей творческой элиты: Флобера, Золя, Стравинского, Шостаковича, Тургенева, Чехова (да-да, Барнс русофил, у него есть повесть о Тургеневе и роман о Шостаковиче).

Значительную роль в повествовании играет французский писатель и драматург, Жюль Ренар, соединенный с автором узами отдаленного родства, и более всего известный автобиографическим романом «Рыжик», о бесприютном сиротском детстве. Отец его покончил с собой, разрядив в голову дробовик, а мать сидела на краю колодца и вдруг. на глазах девятилетнего мальчика, опрокинулась навзничь. Когда ее подняли, на ней не было ни царапинки, она была абсолютно окончательно мертва. К истории Ренара Барнс возвращается на протяжении повествования особенно часто, возможно воспринимая ее как антитезу собственному, относительно благополучному детству в обеспеченной интеллигентной семье.

Немалое место занимают размышления о вере. Выросши с отцом числившим себя агностиком и мамой атеисткой (она упрекала мужа в недостаточной радикальности и едва ли не заигрывании с церковниками), братья лишены были естественного восприятия религии, кроме прочего, дарующей утешение возможностью жизни вечной. Не суть, веришь ты в райские кущи, Валгаллу, череду перерождений или некий Абсолют, с коим сольешься, закончив земной путь — вера строит вокруг человека стены, без которых стоишь беззащитный на семи ветрах, ожидая приближения черной бездны.

Не то, чтобы Барнс ощущал в связи со своим неверием недостаток чего-то, среди множества восхитительных сентенций книги, есть предположение, что ожидать со вклада пятидесяти-восьмидесятилетней праведной жизни здесь процентов вечного блаженства там как-то чересчур смело, ни один банк не работает на таких условиях. Но танатофобия, явившаяся причиной создания книги, говорит за себя.

А в выигрыше мы, читатели, кому его обнаженная чувствительность подарила умную элегантную горько-нежную барнсову прозу.

Писатель — это тот, кто ничего не помнит, но по-своему манипулирует разными версиями забытых им событий.