Как написано в предисловии к рассказу, он относится к неосуществлёному прозаическому сборнику и опубликован посмертно. И у меня сразу возникает несколько вопросов. Во-первых: насколько этот рассказ был дописан до конца самим Шефнером, а насколько — допилен редактором? На то, что это был черновик, намекают следы недоделок, которые содержатся в опубликованном в «Неве» тексте. Во-вторых: почему сам автор не опубликовал этот рассказ при жизни? Не смог — или почему-то не захотел?

Если не захотел, то я могу предположить, почему. Я не скажу, что рассказ плох, но он, как справедливо написал Geographer, какой-то нешефнеровский, ни по стилистике, ни по сюжету. И конца я такого не ожидал, честно говоря. Не ожидал именно от Шефнера — а так-то на стенке вывешено вполне (и даже слишком) шаблонное «ружьё»:

Могу ошибаться, но мне кажется, что это не поздний Шефнер, а ранний — какой-то текст сороковых или пятидесятых, который автор так и не довёл до ума. Интересно, конечно, что он писал и так. Но всё же та военная проза автора, которая мне нравится, написана по-другому и про другое.

Антиутопии, за редкими исключениями, обычно довольно тяжелы для чтения. Чапеку удалось написать антиутопический (?) роман, читающийся на одном дыхании! Так что я согласен с аннотацией — это лучший роман автора. И, пожалуй, одна из лучших антиутопий XX века. Более того. часто бывает, что фантастические произведения оценивают лишь в сравнении с себе подобными. Мол, вообще-то так себе, но для фантастики неплохо. Этот роман в таких скидках не нуждается. Он вполне может быть оценён по меркам большой литературы, и оценён весьма высоко.

В аннотации написано, что это антифашистский роман. Не уверен. Возможно, в 1930-х он и воспринимался именно так, на злобу дня. Но он не в большей степени «антифашистский», чем любое другое произведение, затрагивающее тему войны и политики. Хотя настроение витающей в воздухе мировой войны роман предаёт отлично. Современному читателю это должно быть особенно понятно — нынче обстановочка в мире тоже не очень весёлая.

Не согласен я с аннотацией и в том, что роман каким-то образом предвосхитил «1984» Оруэлла. Никаких аналогий между этими книгами, помимо жанра, я усмотреть не могу — да и в рамках жанра эти книги настолько различаются, насколько это возможно.

Литературно всё это выполнено отлично. Тема книги такова, что легко можно скатиться в схематичный памфлет. Но автору удалось этого избежать — не в последнюю очередь благодаря замечательному юмору. И тому, что герои романа — вполне живые люди. Капитан дальнего плавания Я. ван Тох, чех, замаскированный под голландца, просто великолепен!

Небольшую популярность романа на Западе могу объяснить только невысокими качествами переводов. Хотя на английский книга была переведена аж три раза но, судя по всему, её мало кто читал. По этой причине новое поколение открывает для себя заново уже давно известные вещи — например, в недавнем фильме «Не смотри вверх», как мне кажется, звучит вполне чапековский мотив человечества, копающего себе могилу...

Конечно, роман слишком обширен для короткой фантлабовской рецензии, так что тут я, пожалуй, остановлюсь, хотя говорить можно было бы ещё долго.

Ставлю книге наивысшую из возможных оценку — десятку.

Отличный рассказ, появившийся на заре перестройки, что, между прочим, проявилось в некотором его свободомыслии. Действительно, следующий очевидный шаг, который должны были сделать герои (и про который советский читатель не мог не подумать) — это прочитать между строк газету «Правда».

Кстати, нельзя сказать, что идея рассказа совершенно уникальна. Например, в начале прошлого века русский фельетьонист Василевский-Не-Буква написал забавную миниатюру «Читатель и писатель», в которой читатель при чтении текста воспринимает то, что думал и ощущал писатель в момент его написания («Он нежно привлёк её к суду» — это оттуда). Правда, там обошлось без чудесных очков.

Даже и не знаю что сказать про эту повесть... С одной стороны, полным провалом её не назовёшь. С другой — читается она тяжело. Похоже на затянувшийся сон главного героя — «попаданца» на чужую планету — с всеми присущими снами нелогичностями, рассогласованиями и общим ощущением неадекватности происходящего. Из положительного можно отметить, что автор не во всём идёт стандартными путями: к моему большому облегчению, действие не свелось с шаблонной истории «угнетённые восстают против угнетателей». Так что это определённо лучше, чем другая повесть о попаданце того же автора: «Чужая планета». Последнюю я читать просто никому не рекомендую. А здесь Гансовский явно хочет что-то важное, с его точки зрения, сказать читателю. Мне его мысли кажутся, в основном, неоригинальными (ну да, разумному существу желательно пользоваться разумом, а не жить инстинктами — кто бы спорил?), а их художественное оформление — довольно слабым, но, быть может, я что-то упускаю из виду. Пока ставлю повести пять баллов («можно прочесть один раз»).

Если бы дело происходило не в США, а, скажем, на планете из системы Тау Кита, то из этого могла бы, наверное, получиться неплохая фантастическая повесть. Но реализм, и при этом привязка к американским реалиям, убивает повесть, делает её ходульной агиткой. К сожалению, до начала 60-х годов Гансовский зачем-то писал в основном про это.

Неплохой рассказ. Мастерство автора растёт просто на глазах. «Младший брат человека» (1960) — работа совершенно ученическая, в «Хозяине бухты» и «Не единственных сущих» (1962) шла отработка приёмов письма на довольно неоригинальных сюжетах, а здесь уже начинает постепенно просматриваться лицо самого Гансовского.

Хотя сама фабула, конечно, слегка отдаёт Беляевым, который, как известно, любил описывать разные медицинские чудеса — будь то вшитые человеку акульи жабры, мозг человека в теле слона, или вообще отдельно живущая человеческая голова. Но Беляева технические аспекты экспериментов интересовали обычно гораздо больше, чем психологические. В этом, кстати, причина недоумения некоторых современных читателей по поводу беляевского профессора Вагнера — который, вроде бы, персонаж положительный, но, если ему хочется провести какой-нибудь любопытный эксперимент над живым человеком, никаких моральных мук не испытывает.

У Гансовского в «Голосе» тоже описан медицинский эксперимент, но это получилось у него, на мой взгляд, интереснее и человечнее.

Кстати, про неожиданно обретённый, а затем потерянный героем талант автор написал, как минимум, ещё один раз — в «Пробуждении».

Я тоже решил присмотреться к книгам Тевиса повнимательнее, после того, как прочитал его «Ход королевы». И не пожалел. Роман произвёл на меня впечатление, помимо прочего, тем, что несколько раз мне казалось, что я знаю, как будут развиваться события дальше — и несколько раз я ошибался. Завязка — прилетевший на Землю пришелец — вызывает в памяти у человека, прочитавшего много фантастики, целую вериницу стандартных поворотов сюжета. И автор всякий раз идёт «не туда», потому что обдумывает ситуацию внимательнее, чем принято. В результате роман оказывается неожиданно глубоким и интересным.

Несмотря на то, что рассказ этот кое-кто критикует за «пафосность» и «научную недостоверность», мне он всегда нравился. Просто не надо воспринимать его как твёрдую НФ, как «гипотезу о возникновении Балтийского моря». Он будит воображение — а ведь это главное, что требуется от художественного произведения. Ну, а если вам хочется больше научности, то вспомните вполне научный факт: наш вид неоднократно проходил через «бутылочное горлышко», то есть ситуацию, когда представителей вида оставалось мало, и будущее человечества зависило буквально от каждого решения каждого из оставшихся. Пойдёшь на восток — станешь древним китайцем или австралийцем, на запад — древним европейцем, а на юг — древным мбембунгийцем... «Каким мбембунгийцем?» — спросите вы. Да откуда же я знаю, если туда никто не пошёл?! Меня эта мысль волнует больше, чем геофизическая и антропологическая достоверность описанных картин.

Я глубоко уважаю Гансовского за многие его вещи, но эту удачной не назовёшь, даже если забыть о её финале. А что касается финала... Всего я ожидал: например, того, что главный герой лежит в бреду, и ему всё это мерещится, но правда оказалась ещё более странной, если не сказать — нелепой (см. под спойлер ниже). У меня есть, впрочем, одна внелитературная гипотеза, объясняющая происхождение окончания. Допустим, сначала Гансовский написал свою фантастическую повесть почти до конца, а потом ему заявили в редакции: вы знаете, фантастику вашу мы не возьмём, но с удовольствием опубликуем социальную повесть об

И автор добавил в текст этот странный финал и «планету Юэсу».

Любопытно, не подарили ли Стругацкие автору свою идею протоплазмы-мимикроида? Уж очень похоже. Цитирую «Комментарии к пройденному», где БНС пишет об одном из сюжетов, который АБС отбросили в процессе поиска темы для книги (в конце концов, у них получилась «Улитка на склоне»):

Впрочем, Гансовский мог и сам всё это придумать. Тема противопоставления Человека Творческого и мещанина многих советских фантастов 60-х волновала. Можете называть это «соцзаказом», не вижу в этом ничего плохого.

И я согласен c предыдущими отзывами лаборантов — это скорее не фантастический, а сатирический рассказ. Впрочем, читается с интересом.

... И ещё один рассказ Гансовского «про тайны океанских глубин», но построенный совсем не так, как «Хозяин бухты». Самый смак здесь, по моему, в том, что упомянутые тайны выплывают на поверхность в самом центре обычного и хорошо знакомого (по крайней мере части читателей) Ленинграда. Да я сам живу в паре километров от места событий! И, смешивая бытовые и фантастические детали, автор достигает замечательного эффекта присутствия.

В рассказе ощущается некоторая несерьёзность, ирония, даже пародийность. Так умел писать свои рассказы Вадим Шефнер, который тоже любил «смешивать бред и быт». И, между прочим, сцене с массовой ловлей змеи в Неве я верю. Говорят, русские туристы на Красном море и ныне примерно так же реагируют на объявление о появлении у берега крупной опасной акулы — рыбину ведь нужно поймать, погладить, покормить и сделать с ней селфи!

Итак, не то чтобы шедевр, но вполне достойный рассказ.

Этакий канонически построенный научно-фантастический рассказ «про тайны океанских глубин», но при этом неплохой. В нём есть загадочное чудовище, которого и читатель, и герои ждут с самого начала, но, выдержав их нужное время в состоянии саспенса, автор предъявляет им монстра во всей красе лишь к концу повествования. Есть фантастическое допущение — всего одно, но очень оригинальное и впечатляющее. Для антуража есть добродушные папуасы и злой колонизатор (хотя без последнего рассказ хуже бы, наверное, не стал).

Как именно хозяин бухты расплющивал свои жертвы до состояния листа бумаги, при отсутствии у него системы жёстких прокатных валков, я так и не понял. И ужасно хочется узнать, что случилось с пальцем Мишеля в стакане воды!

Заурядная юмореска, которая не стоила бы внимания, если бы не последняя фраза: «Пепел сожжённых рукописей обратно не возвращается». Рассказ появился в 1966 году. Напомню, что в конце того же года началась публикация в журнале «Москва» посмертного романа Булгакова со знаменитой фразой Воланда: «Рукописи не горят». Это, конечно, не более чем совпадение — Махмудов вряд ли успел к тому времени прочитать роман. Тем не менее, витало, видимо, тогда что-то такое в воздухе, провоцирующее на рассуждения о горящих рукописях...

P.S. Кстати, похожую процедуру оценки редакционной текучки при помощи компьютера подробно описывал Шефнер в одном из эпизодов «Девушки у обрыва». Там, правда, до пепла дело не доходило, зато руко-, палко- и зонтикоприкладство со стороны авторов случалось.

Процесс чтение нескольких рассказов Гансовского подряд напоминает контрастный душ: не угадаешь, будет ли данный рассказ отличным или никуда не годным. Этот, по-моему, отличный. Он стилистически и, отчасти, тематически примыкает к любимой мною «Части этого мира» (и совершенно не похож на «Демона истории», который, по чисто формальному обстиоятельству — имени главного героя — отнесён классификатором к тому же циклу).

Тема искусственной гениальности, вероятно, сильно интересовала Гансовского — вспоминается его «Пробуждение», в котором посредственность временно превратилась в гения. Здесь же обыватели «воссоздают Бетховена», но единственное, что они могут спросить у великого немца — это «sprechen Sie Deutsch?» (отличная сцена!). Кстати, на похожую тему писала через десять лет Ольга Ларионова в своей «Картели» — только там любопытные потомки создали «цифрового Пушкина». И возможно, Ларионова этой своей повестью ответила на пафосный рассказ Юрия Соколова «Строка из стихотворения» — там тоже про воскрешение Пушкина.

Очень скучно, по-моему. Похоже на заказной рассказ на тему «как плохо им там живётся на их Западе», притом не самый удачный даже в этом жанре. Пришельцы, как здесь уже писали, притянуты к происходящему за уши. Впрочем, если их выкинуть, то лучше не станет. Короче, не за такие рассказы мы любим Гансовского.

Как известно, писать надо либо о том, что хорошо знаешь, либо о том, что не знает никто. Увы, в свете этого правила выбранная Гансовским тема — забастовка в маленьком американском городке — крайне неудачна. Сведения про классовую борьбу в США и он, и большинство его тогдашних читателей, могли подчерпнуть только из советских газет 50-х годов. Нащупывая свои темы и свой стиль, Гансовский в эти годы зачем-то насочинял полдюжины подобных рассказов со всеми полагающимися клише: честные, но бедные американские рабочие, их злые хозяева, а в данном случае ещё и продажные штрехбрейкеры...

А первый свой фантастический рассказ он напишет только через шесть лет...

Если бы я составлял условную «Антологию советской фантастики», рассказ Гансовского «Полигон» туда бы непременно вошёл. Он всем хорош — и идеей, и лаконичным, выверенным её воплощением: ничего не прибавить и не убавить. И мультфильм по нему сделан, кстати, очень неплохой и интересный изобразительно. Быть может, роль Гансовского в нём не исчерпывалась написанием сценария? Как-никак он был, помимо всего, и художником.

Сюжет этого коротенького рассказа крайне незамысловат — летчики терпят крушение в сибирской тайге и встречают там мамонтов. Собственно, всё. Впрочем, для дебюта в фантастике — а он у Гансовского, между прочим, состоялся, когда тому было за сорок — не так уж и плохо.

Итак, согласно Лему — а только по его рецензии читатель может судить о никогда не существовавшем двухтомном труде профессора Кауски — на последнего произвел неизгладимое впечатление один из псевдопарадоксов, которыми так богата теория вероятности.

В чём же его суть? Красочные подробности семейной истории профессора Кауски, с мамонтами и эвкалиптами, лишь запутывают вопрос. Можно этого избежать, придумав простой пример. Пусть у вас есть кубик с миллиардом граней (или, если такой кубик вам сложно представить, то генератор случайных целых чисел от одного до миллиарда). Вы его кидаете, и у вас выпадает, скажем, число 873 927 612. Вот у вас и произошло «невероятное событие», которому можно приписать формальную вероятность в одну миллиардную! На самом деле, конечно же, эта миллиардная обретает смысл только в том случае, если вы СНАЧАЛА записали именно это число на бумажке, а ПОТОМ бросили кубик. Но, допустим, вы ничего на бумажке не записывали, а выпало у вас красивое число 777 777 777. Велик соблазн сказать, что в этом случае, в отличие от первого, вы стали свидетелем действительно редкого события. Между тем, оба числа — и 873 927 612, и 777 777 777 — это заурядные целые (второе немедленно теряет свою красоту в большинстве недесятичных систем счисления). С точки зрения профессора Кауски он, как индивидуум, так сказать, и есть «уникальное число из одних семёрок», о чём он довольно путанно и с массой не относящихся к делу подробностей нам и повествует. А профессор Врхличка, оппонент Кауски, справедливо указывает последнему на субъективность и эгоцентричность этой точки зрения, разъясняя, что парадокс здесь скорее психологический, чем математический.

В скобках заметим, что название первого тома — «De Impossibilitate Vitae» («О невозможности жизни») — выбрано Кауской довольно неудачно. Его следовало бы назвать «De Impossibilitate Omnia» («О невозможности всего»), потому что, следуя логике автора, не может произойти вообще ничего: ведь любое событие во Вселенной есть следствие длинной цепочки других событий.

Разогрев таким образом читателя парадоксами первого тома, профессор переходит ко второму — «De Impossibilitate Prognoscendi» («О невозможности прогнозирования»). И главный вывод второго тома трудно оспорить. Здесь срабатывает та логика, которая не сработала в первом томе. Для хаотической системы (а таких систем в природе очень много) точное предсказание поведения невозможно потому, что оно очень чувствительно к изменению начальных условий (см. об этом подробнее в моём отзыве на «Галактическую историю» Азимова). Примерно об этом же лет за 20 до Лема писал Брэдбери в своём классическом рассказе «И грянул гром».

Подытожим. Профессор Кауска доказывает два тезиса. Первый: существование жизни входит в противоречие с теорией вероятности. Второй: прогнозирование невозможно. Первый тезис очевидно неверен, второй верен, хотя и с важными оговорками: например, прогнозирование солнечных затмений возможно на тысячи лет вперёд. Рецензент предоставляет читателю самому решать, чья позиция правильна — профессора Кауски или его скептического оппонента. Впрочем, независимо от того, кто прав, данный текст предоставляет замечательный материал для обдумывания нетривиальных вопросов, связанных с теорией вероятности.

Вряд ли буду это перечитывать. Не потому что так уж плохо — читывали и похуже, и поскучнее. А потому, что если я захочу на сон грядущий почитать про то, как герой выживал-выживал, да и выжил, то к моим услугам будет миллион других, нечитанных книг с тем же примерно сюжетом.

Некоторую оригинальность этой повести могла бы добавить заявленная, и в аннотации и в тексте, гениальность ГГ, который «всё может просчитать» — но, увы, она осталась на уровне декларации. Единственный действительно умный поступок, которые герой совершил — это то, что он заранее изучил всю доступную литературу о месте, где ему предстоит вскоре оказаться, получив тем самым важное преимущество над невежественными конкурентами. Во всём же остальном автор ему просто подыгрывает.

Впрочем, был сюжетный поворот, который оказался для меня неожиданным — это то, что

Всё остальное — довольно ожидаемо.

Детектив в декорациях выдуманного мира — идея, которая сама по себе не хороша и не плоха, всё зависит от умения рассказать историю. Может получиться интересно. К сожалению, не в этом случае.

Я всю дорогу ожидал для случившегося убийства какой-то неожиданной разгадки, непосредственно связанной со свойствами мира. Но ожидал зря — детективная линия оказалась разочаровывающе банальной. Даже не хочу её обсуждать.

Что касается самих свойств мира, то они постоянно вызывали у меня раздражение и чесотку в той области мозга, которая отвечает за оценку правдоподобия происходящего. Итак, существуют два города, которые физически находятся в одном месте, но юридически — в разных. И жителям законодательно вменяется в обязанность не замечать объектов, относящихся не к тому городу, в котором они в данный находятся. То есть идёте вы по улице и «не-видите» половины зданий, которые стоят вдоль неё и половины прохожих, которые идут навстречу (но при этом на автопилоте обходите последних). И существует специальная полиция («Провал»), которая следит за тем, чтобы эти законы не нарушались. Полиция, как позже выясняется, не очень многочисленная — ведь граждане с детства натренированы вести себя правильным образом.

Допустим, кому-то действительно пришло в голову организовать такое шизофреническое место. Долго ли оно просуществует? И — если уж зашла речь о шизофрении — каков будет уровень душевного здоровья людей, которых принудили не замечать половины того, что находится у них перед глазами? И сколько им понадобится психиатрических клиник?

К тому же, не знаю, как западным европейцам, но гражданам xUSSR нет нужды объяснять, что если есть плохо формализуемые законы, которые с трудом поддаются контролю, да при этом ещё и непонятно зачем введены, то нарушать их будут все и постоянно. Правда, сотрудники «Провала» каким-то чудесным образом (кстати, непонятно каким — в книге про это почти ничего не сказано) почти сразу узнают обо всех нарушениях — или, по крайней мере, население верит в их всеведение. Допустим, это действительно так. Но мало узнать — надо ещё и оценить степень правонарушения, выявить и наказать виновных. Значит, судов и тюрем в городе должно быть никак не меньше, чем психиатрических лечебниц. Короче — не верю!

Быть может, я пытаюсь понимать буквально текст, который следует воспринимать метафорически? Но для этого он слишком конкретен и насыщен деталями и подробностями — как, собственно, и требуется для детектива.

Итак, роман, понимаемый как гибрид детектива и твёрдой научной фантастики, меня не заинтересовал. Если все книги Мьевиля таковы, то у него мало шансов стать моим любимым писателем. Впрочем, на вкус да цвет товарищей нет — возможно, кому-то этот шизофренический нуар (это ни в коем случае не оскорбление, а попытка классификации!) придётся по душе.

Давным-давно запомнил это замечательное стихотворение наизусть:

Писатель-фантаст Новосельцев,

Любимец читательских масс,

Конечно, не верил в пришельцев,

Пришельцевой темой кормясь...

(Пишу по памяти, но не думаю, чтобы где-то напутал)

Произошедшую с Новосельцевым историю можно отнести к жанру фантастики. Причём редкой, стихотворной, формы. А можно, впрочем, и не относить.

Вроде бы, Олег Тарутин — один из двух известных мне советских поэтов, которые не чужды были фантастической поэзии (да и прозы тоже). Причём, что характерно, второй — Вадим Шефнер — тоже ленинградец. Климат, что ли, у нас здесь этому способствует?

Десять баллов, стопудово.

И опять повторю: память — штука странная. Я прочитал эту книгу лет в семь, полвека назад, и она запомнилась мне как довольно мрачная. Примерно в это же время я прочёл и «Обитаемый остров» Стругацких, и для меня были очевидны параллели между двумя этими историями. Главный герой, вопреки своей воле, попадает на чужую планету, причём средство передвижения утеряно, шансы вернуться домой близки к нулю, еды нет, а тут ещё и какие-то жутковатые механизмы...

А теперь я эту повесть перечитал. Слушайте, я читал совсем другую книгу! Я отчётливо помню велосипед с белыми кнопочками, на котором мальчик Серёжа улетел на планету туготронов. И то, как в трансформаторной будке он пёк себе блины на воде из ворованной муки, я тоже помню. Но, во-первых, это оказалась не мрачноватая история а ля Максим на Саракше, а рассказ о весёлых приключениях мальчишки на планете глуповатых роботов. Ну, это ещё можно списать на специфику детского восприятия — дети часто вычитывают в книгах совершенно не то, что пытались вложить туда авторы. А во-вторых, я помню, что он потерял свой велосипед (кажется, роботы его даже стащили и спрятали, как морлоки — машину времени в романе Уэллса). И, наконец, минитаков я не помню категорически — не было в моей книге этих человечков!

В общем, одно из двух. Либо я читал какую-то раннюю редакцию «Последнего дня туготронов». Либо всё вышеизложенное — иллюстрация к феномену «ложной памяти»: когда речь идёт о давних событиях, верить своим воспоминаниям нужно с большой осторожностью.

Наверное, нужно что-то сказать и о художественных достоинствах повести, но что? С одной стороны, в детстве впечатление было, безусловно, сильным, хотя и пугающим, но чья это заслуга — автора, или моего тогдашнего пылкого воображения? А нынче и нет никакого впечатления — Татьяна Гнедина, на мой взрослый взгляд, рассказчик весьма средний, да и не для меня сегодняшнего эта книга написана.

P.S. Помните эпизод с двумя роботами-исполнителями из фильма «Отроки во Вселенной», которые менялись головами? Очень может быть, что это аллюзия на похожий разговор роботов из повести Гнединой («Возьми лучше мою голову. Она совсем новая»).

Как почти всегда у Лема, это отлично написано. Но мне с детства мешла насладиться рассказом одна мысль: если путешественник во времени, перемещаясь на 20 лет в будущее, стареет на эти 20 лет, то пассажир самолёта, перемещаясь на 10000 километров в пространстве, должен уставать, как будто прошёл их пешком (и съесть нужное количество еды, и износить нужное количество башмаков etc). Но этого не происходит. А ведь логика здесь абсолютно та же.

Можно было бы допустить, что у Мольтериса просто случайно получилась такая вот нестандартная машина времени — с неожиданным дефектом. Примерно как в той истории про портки-невидимки, которые исчезают сами, вместо того, чтобы сделать невидимым своего носителя. Но нет же! Тихий пишет: «Ведь если путешественник во времени передвинется на двадцать лет вперед, он должен стать на столько же лет старше — как же может быть иначе?» Да легко же может быть иначе! Смотри выше пример с самолётом. Нет абсолютно никакой необходимости стареть при путешествии в будущее — анабиоз, как одна из возможных форм такого путешествия, служит тому примером. Более того, одна из главных функций канонической машины времени — перемещение нас в будущее без старения (потому что со старением мы и так там все будем). Но Тихий этого, похоже, не понял.

А вот понимал ли это Лем? У меня нет ответа на этот вопрос. Если не понимал — то рассказ построен на ложной посылке. Если понимал — то лучше было бы расставить акценты по-другому. Не «Ну и дурак же этот изобретатель, просмотрел очевидное!», а «Ну надо же, как не повезло бедняге!». В сущности, это потребовало бы минимальной переработки рассказа.

Сначала я прочитал русский перевод рассказа — и сразу заподозрил неладное. Проверив по оригиналу, понял, что не зря — переводчица, госпожа Комаринец, просто не разобралась в написанном. Например, она переводит «inconsistent» («непоследовательный, противоречивый») как «неполный», что полностью запутывает и так непростой для восприятия текст. Так что мой вам совет: читайте лучше сразу по-английски.

Теперь ближе к сути. Рассказ этот можно воспринимать двояко. С одной стороны, можно считать всю эту математику лишь поводом для описания драмы учёного, разочаровавшегося в предмете своего изучения. Но для этого он, на мой взгляд, написан чересчур сухо, схематично, и, в конечном счёте, скучновато. Перечитайте, скажем, «Формулу Лимфатера» Лема, чтобы вспомнить, каких трагических высот можно достичь в рассказе на подобную тему.

Если же прочесть этот текст, уделяя внимание не только переживаниям героев, но и сопровождающим их рассуждениям по поводу противоречивости арифметики, то появляется другое «но». Как человек, имеющий некоторое отношение к математике, могу вас заверить: лишённое логических ошибок доказательство того, что 1=2 (как, впрочем, и любой другой серьёзный логический парадокс) — это не повод для депрессии или, тем паче, суицида, а лучшее, что может случиться с математиком в его жизни! Это, как минимум, Филдсовская премия, всемирное признание и прижизненное место в вузовских учебниках! Потому что это не конец всему, как почему-то решила героиня рассказа, а отличная стартовая точка для усовершенствования основ теории. Тому, кто в это не верит, рекомендую почитать, например, про историю встраивания в математику «парадокса брадобрея» (он же «парадокс Рассела-Цермело»), который в XX веке дал толчок развитию аксиоматической теории множеств. Так что с этой точки зрения рассказ тоже не показался мне интересным или убедительным, увы. Автор, вроде бы, программист по образованию, так что о математике должен иметь представление, но вот что-то не очень похоже.

Кстати, я заметил, что положительные отзывы фантлаборантов на этот рассказ, как правило, содержат в себе фразу вида «я в математике, вообще-то, не разбираюсь, но...». Ничего не хочу сказать худого про гуманитариев, но, похоже, рассказ писался именно для них.

Я читал этот роман в Альпах... Хорошо звучит, и к тому же совершеннейшая правда. Как-то на выходных я решил забраться на гору в Гармиш-Патренкирхене, а в электронной читалке, чтобы скоротать два часа езды от Мюнхена, у меня была «Волшебная гора»... С тех пор я понял, что чтение любой литературы даёт очень интересные дополнительные ощущения, если вы находитесь сравнительно недалеко от мест, в ней описанных.

Теперь к делу. Роман мне понравился. Не имею ни желания, ни таланта писать о нём подробно. Кроме того, уверен, что под считанными мною смысловыми слоями находится целая геологическая формация смыслов, до которых я пока не докопался. Поэтому буквально пару слов, чтобы помочь вам определиться: читать или нет. Не читайте роман, если вы любите динамичное действие — роман довольно нетороплив, хотя не в коем случае не скучен. Это, без сомнения, Bildungsroman — «роман воспитания». Действие — если говорить о внешней сюжетной канве — происходит в туберкулёзном санатории. Однако основные события происходят в уме и душе главного героя.

«Волшебная гора» в моём личном ассоциативном поле размещается где-то неподалёку от «земной» прозы Станислава Лема — факт неожиданный, но, если вдуматься, вполне объяснимый. Сам Лем неоднократно говорил о своей симпатии именно к «романам воспитания» (кажется, и термин этот я впервые у него встретил). Да и Ганс Касторп своей неторопливостью, любознательностью и основательностью чем-то напоминает мне молодого пилота Пиркса.

Почти невозможно написать об этом рассказе осмысленный отзыв, не раскрывая интриги. Скажу только, что «Зачарованная деревня» — маленький шедевр, который по праву относится к «золотому фонду» фантастики. Впрочем, вот вам квинтэссенция рассказа в форме бородатого анекдота:

Об «Анафеме» Нила Стивенсона, как одной из «10 книг, способных усложнить мировоззрение» (именно так называется соответствующий ролик на ютубе), я услышал из интервью Сергея Переслегина. Иногда я читаю книги, которые мне кто-то рекомендует. Но такие рекомендации довольно редко бывают удачными. Вот и в данном случае... Нет, не могу сказать, чтобы книга меня не заинтересовала. Я её даже дочитал — правда, приложив некоторые усилия. Несмотря на очень длинную и медленную экспозицию, занимающую около четверти романа, несмотря на то, что автор счёл нужным заменить привычные нам термины их аналогами из языка планеты Арб, и прочие трудности для чтения, которые до меня здесь уже были отмечены, книга эта показалось мне любопытной. И я понимаю, почему у Переслегина она попала в список must read. На его сциентизм, любовь к философии, интеллектуальным играм и необычным моделям социального устройства роман Стивенсона наложился почти идеально. И всё же, если бы я составлял топ-10 книг для желающих поумнеть (назовём это так), «Анафем» туда бы, пожалуй, не вошёл.

Если отбросить беллетристическую компоненту повествования (которая, честно говоря, мне не показалась интересной), то книга посвящена, в основном, описанию социума, в котором научно-техническая элита изолирована от остального общества. Научный потенциал Арба сосредоточен в «монастырях»-матиках, которые слабо и редко взаимодействуют с окружением (призыв инаков во внешний мир — довольно редкая ситуация, происходящая лишь в экстраординарных случаях). При этом во внешнем мире существует промышленность, которая, между прочим, делает не только ширпотреб, но и компьютеры, а также ракеты, и никаких особых признаков деградации не проявляет. Я не совсем понял, как такое возможно. Вообще, описание структуры общества, данное в книге, вызывает больше вопросов, чем даёт ответов. Впрочем, можно допустить, что фраа Эразмас, от лица которого идёт повествование, является «ненадёжным рассказчиком».

Что касается многомировой теории, для иллюстрации которой, если верить послесловию, всё это, главным образом, и придумывалось, то иллюстрация эта вышла довольно невнятной. Собственно, не будь послесловия, я вообще бы не воспринял её как иллюстрацию.

«В чём же тогда плюсы романа?» — спросите вы. Во-первых, это действительно весьма необычное произведение — не знаю, с чем его можно было бы сравнить. Во-вторых, текст, пригодный для обдумывания, вовсе не обязан состоять из стопроцентно правильных мыслей и концепций.

Конечно, «Анафем» достоин детального анализа, но я сейчас к нему не готов, поэтому ограничусь сказанным выше.

Что касается оценки, то пусть будет 7.

У меня сложились странные отношения с «Очерками бурсы». В ранней юности я перечитывал эти очерки в угнетённом состоянии духа с одной едиственной целью — понять, что все мои неприятности ни в какое сравнение не идут с страданиями, моральными и физическими, выпавшими на долю Карася, главного героя очерков. По существу, я принимал эту книгу, как принимают невкусное, но нужное лекарство.

Помяловский, как последователь критического реализма, написал о том, что он ненавидел и хотел уничтожить. И для того, чтобы внушить читателю именно эти мысли: такая система образования и воспитания должна быть разрушена. Я даже допускаю, что он, решая свои задачи, несколько преувеличил отвратительность жизни бурсаков, которая, под его пером, выглядит беспросветно мрачной, без единого светлого пятна. Я, например, думаю, что жизнь воспитуемых в «Республике ШКИД» Пантелеева и Белых можно было бы описать примерно такими же мрачными красками (собственно, она и была примерно так описана другими авторами — почитайте в «Последней гимназии» Ольховского и Евстафьева про ту же самую школу). Однако у авторов в палитре нашлись и оттенки посветлее. Другие времена, другие социальные заказы.

Так что я не рискну никому рекомендовать эти очерки как чтение для удовольствия. Впрочем, если меня спросят, были ли они полезны и поучительны лично для меня, то отвечу, без сомнения, утвердительно.

P.S. Прочитал в аннотации: «школьная жизнь с XIX века почти не изменилась». Не знаю, кто это написал и почему. К счастью, это не так. Изменилась.

Я прочитал этот небольшой рассказ давным-давно в АНФ-66 (там, где автор обозначен почему-то как Тивис-младший). Добротная классическая фантастика, вызывающая в памяти рассказы Уэллса — «научной» её уже, пожалуй, не назовёшь, но далеко от НФ мейнстрима она ещё не отошла. Никаких особенно глубоких мыслей рассказ в себе не содержит — просто милая безделушка — хотя

Кстати, весьма возможно, что это единственное произведение Тевиса, переведённые в СССР. Кое-что было переведено уже потом, в нашем тысячелетии. Меня этот автор заинтересовал после того, как я посмотрел сериал «Ход королевы», а потом прочитал одноимённый роман Тевиса — оба очень неплохи. Стал читать другие его книги и пока не разочарован — и «Человек, упавший на Землю» и «Пересмешник» зашли «на ура». Странно, что в СССР его не переводили — никаких идеологических перекосов, которые могли бы это объяснить, я в этих текстах не вижу.

Повесть, насквозь пропитанная научным и социальным оптимизмом советских шестидесятых. Знать, что ты наверняка сможешь стать составной частью гения — что может быть более вдохновляющим? Дело за малым — найти остальные части, и тут наука нам тоже поможет.

Кстати, аналогов этой идеи в фантастике я просто не помню. Если разные формы «таблеток гениальности» для индивидуального приёма время от времени встречаются и в советской, и в западной фантастике («Пробуждение» Гансовского, «Старуха с лорнетом» Тарутина, «Цветы для Элджернона» Киза и т.д.), то коллективная гениальность — это очень советская идея, которая в ином обществе, возможно, появиться и не могла.

Манера изложения, который некоторые считают «нудноватой» — когда в художественный текст вставляются научно-популярные фрагменты (а Подольный был не только фантастом, но и отличным популяризатором науки) — мне, напротив, кажется очень уместной. Ставлю повести 8 из 10.

Как бы выразиться помягче... Боюсь, что творчество Владимира Ивановича, относящееся к концу его деятельности, должны анализировать не литературоведы, а психиатры. Сомневающиеся могут заглянуть на его сайт, где и Неоязыки, и Гиперсмыслы, и Историоматика, и Универсальные Связи Бытия — в общем, праздник альтернативной науки, а вдобавок мессианский комплекс во всей красе. Говорю об этом не со злорадства, а с горечью — ведь хороший был фантаст, его «Открытие себя» когда-то на меня произвело сильное впечатление.

Но надо что-то сказать и по поводу данного труда. Представленные в ней «16 формул Савченко» (именно на таком их именовании настаивал автор) — просто иллюстрация того факта, что имея пару десятков констант и набор элементарных функций, можно многими способами составить из них комбинации, приблизительно равные небольшому натуральному числу. Умеющие программировать хотя бы одним пальцем сами могут в этом убедиться.

Попытки выразить одну физическую постоянную через другие (а «формулы Савченко» легко переписываются и таким образом) были умеренно популярны среди учёных XIX-XX веков, но никакой новой физики за подобными соотношениями пока не обнаружено.

Впрочем, если вам не понравилось моё объяснение произошедшего с Савченко, то есть и альтернативное: он был «гением первого класса» по Гомеру М. Одиссею (см. «Идеальный вакуум» Лема). То есть таким гением, который никогда не получит признания, ибо свернул на путь, ортогональный магистральному пути развития человеческой мысли.

Оценки не ставлю. Что тут поставишь? Какой светильник разума угас...

Дочитываю роман третий, кажется, месяц — и скорее из упрямства, чем из интереса. И не совсем понимаю, в чём дело. Вроде бы, всё в книге на месте. Язык богатый, интрига закручена, характеры прописаны, исторический контекст обозначен, мера смешения реализма и мистики соблюдена... А читать неинтересно. Не цепляет. Как те поддельные новогодние игрушки, которые точь-в-точь как настоящие, но не радуют. Быть может, самому автору написание романа радости не доставляло — и это, помимо его воли, отразилось на тексте?

Ощущение от романа — как от театральной постановки, разыгранной добросовестно, но без души. Текст и мизансцены никто не забыл, костюмы пошиты добротно, музыка и освещение подобраны правильно. Но ты чувствуешь, что кончится спектакль, актёры смоют грим и через час забудут о героях, которых изображали. И зрителю (в смысле — читателю) эти герои тоже не слишком дороги.

Впрочем, возможно, я слишком завышаю критерии оценки? В конце концов, я же почти дочитал книгу до конца. Ещё пара месяцев, и...

[Апдейт от 2024 года: увы, роман я так и не дочитал, несмотря на честные усилия.]

Хейли известен мне — и не только мне — прежде всего, как автор производственных романов-бестселлеров. Он нашёл жилу, интересную читателям, и старательно её разрабатывал. Например, его «Аэропорт» — если вычесть служащий для удержания внимания читателя оживляж — книга, рассказывающая о функционировании скрытой от взгляда пассажиров и очень непростой машины современного аэропорта — учреждения, без сомнения, полезного. Его же «Перегрузка» — о жизненно необходимой людям деятельности компании, производящей электроэнергию. Роман «Вечерние новости», по той же идее — должен был бы быть романом о сложной, но нужной работе тележурналистов... Но тут, мне кажется, произошёл сбой. Вряд ли Хейли имел такое намерение, но у него, на мой взгляд, получился роман о том, какой умопомрачительной и никому не нужной фигнёй — простите мой французский — эти журналисты занимаются. Основная, и чуть ли не единственная, цель этой деятельности — успеть любой ценой сообщить новость на полчаса — или хотя бы на пять минут — раньше, чем конкуренты. Именно так — не проверить тщательнее, или проанализировать глубже, а просто успеть первыми.

Надо думать, американцы, с детства проникшиеся идеей о важности «четвертой власти», воспринимают эту книгу по-другому. Но я не могу отделаться от впечатления, что теленовости, в описанном виде — это скорее зло, чем добро.

Мы уже понемногу стали забывать, что изначально главным героем фантастики была идея. Границы жанра расширились уже потом, в мягкие и гуманитарные времена, когда стало возможным без особого труда написать фантастический роман, имея в школе тройку с минусом по математике. А вот этот рассказ возвращает нас к истокам. И как возвращает! Основная его идея просто отлична. А вдобавок тут тебе и искусственный интеллект, и глубокое обучение нейросетей, и конспирология во всей красе. И всё это на нескольких страницах. И к тому же звучит это так правдоподобно, что я вначале принял этот рассказ за реальный пост из соцсети. Не знаю, кто такой этот Скотт Александер, но он явно владеет материалом. Подобный рассказ, наверное, мог бы написать Станислав Лем, если бы дожил до наших интересных времён. Большего не скажу, чтобы не спойлерить — хотя интрига, в общих чертах, становится понятна после первой страницы. Несомненно, 10 из 10!

Я, конечно, знал, что у известного мне главным образом детскими рассказами писателя Бориса Житкова есть «взрослый» роман с нелёгкой судьбой. Довелось мне слышать и о том, что это «один из лучших романов о русской революции». И это меня настораживало: последний роман, рекомендованный мне как «лучшее о революции» — «Доктор Живаго» — я одолеть так и не смог.

Но «Виктора Вавича» я дочитал до конца, хотя это было не самое лёгкое чтение. Тот стиль, что был хорош для рассказов вроде «Механика Салерно» или «Под водой» — короткорубленые предложения со строго дозированной долей эпитетов — в романе через некоторое время начинает утомлять. Да и вообще, роман норовит рассыпаться на отдельные эпизоды — пусть и связанные общими героями. Но ощущение будущей революции книга, без сомнения, создаёт. И это не слишком радостное ощущение. Никаких следов романтизации революции, привычной для советской литературной текучки, в романе нет. И недаром Фадеев ставил в упрёк автору «отсутствие ясной позиции». Симпатии Житкова, без сомнения, на стороне революционеров, но это не мешает ему вывести в качестве одного из героев — притом заглавного! — того самого Виктора Вавича, квартального надзирателя, и посмотреть на происходящее его глазами. В тридцатые годы, когда писалась книга, такое ещё можно было себе позволить — хотя, как видно по истории её публикации, разумнее было не рисковать.

Нужно ли читать роман? Быть может — но не ждите от него лёгкости коротких рассказов Житкова. Книга оставляет мрачноватое впечатление — как, собственно, и времена, которые она описывает.

Эту книжку с двумя львами и укротителем на обложке я в первый раз прочитал более полувека назад, а за всё детство перечитал раз, наверное, сто. А сто первый раз освежил впечатления совсем недавно. И я нынешний соглашусь с собою тогдашним — это хорошая книга.

Александр Лукашин в «Энциклопедии фантастики» называет «Капитана Крокуса» (далее КК) неудачным подражанием «Трём толстякам». Вот уж с чем я не согласен категорически! Сказка молодого Олеши — очередная иллюстрация к «Коммунистическому манифесту»: хорошие пролетарии побеждают плохих буржуев. Примерно такую же сказку, в русле существующей в СССР тогда литературной конъюктуры, могли бы написать, скажем, Эренфест или Шагинян. А книга 60-летнего Кнорре написана совсем в другую эпоху и про другое — это скорее Оруэлл, пусть и немножко упрощённый для детей. Впрочем, Лукашин, похоже, книги Кнорре просматривал по диагонали — иначе откуда бы, например, утверждение о том, что в «Рыцарской сказке», используется «традиционный сюжет о рыцаре и прекрасной даме»? Откуда там дама-то взялась?

Но вернёмся к КК. Итак, это, во-первых, история для детей (сознательно буду избегать слова «сказка»), а, во-вторых, история про тоталитаризм. Эти обстоятельства сразу ставят книгу особняком в ряду других. Я детских книг, посвящённых этой теме, до Кнорре что-то не припоминаю. Был совершенно недетский «Дракон» Шварца. Книги Крапивина (самое близкое, что я могу припомнить, хотя и несколько о другом) появились уже позже, в семидесятых. Да, были сказки о тирании (типа «Трёх Толстяков», см. выше), в которых простой народ сначала стенает под пятой угнетателей, а потом дружно их свергает. Но в книге Кнорре таких вот толстых угнетателей и голодных угнетённых, как у Олеши, в чистом виде вообще нет. Зло там вообще не очень персонифицировано. Жуткое и нелепое Чучелище aka Генерал-Кибернатор попал на свой верховный пост совершенно случайно и был удержан у власти нужными людьми только потому, что оказался в нужное время и в нужном месте. И никакой он, на самом деле, не Главный Антагонист — это я, между прочим, и в детстве уже неплохо понял. Пришёл он к власти, в конечном счёте, благодаря оплошности беззаботного клоуна Коко — просто сбежал из цирка. Обходись Коко со своим Чучелищем поласковее, возможно, этой истории бы и не произошло. Он виноват. А кто, собственно, не виноват? Да, виноваты члены Тайного совета, полицейские, сыщики, военные, пожарные, учёные... Музыканты, которые играли бодрые марши... Простые жители, которые наблюдали за постепенным повышениям градуса очучеления и молчали. Капитан Крокус, который малодушно прятался в своём домике с любимым львом, вместо того, чтобы показать всем злодеям, где раки зимуют... Да, все виноваты в разной степени — но ведь виноваты! Будь это нормальная сказка, жители Города должны были бы в едином порыве и под руководством отважного Главного Героя встать на борьбу с злом и его победить. А Капитан, вместо того, чтобы смело броситься выручать своего старого друга, а лучше и вообще всех жителей Города, предпочёл бежать, в безнадёжной попытке спасти чужих детей и полузнакомых зверей, и это тоже как-то не по-сказочному. В конце концов с Чучелищем справился не Главный Герой (кто бы он ни был), а поросёнок Персик, причём в силу, опять-таки, довольно случайного стечения обстоятельств. А в не вполне героическом эпилоге я тоже не очень-то верю взрослым горожанам, которые обещают, что «никогда-никогда» больше такого не допустят. Вот так уж и не допустят? «Дракон» здесь был помянут неслучайно. «Зло ушло, добро пришло, чик-чирик-чирик-ура...» Это не окончательная победа добра над злом, это такой вот открытый финал. Глухонемые души никуда не делись. И вообще, как думалось Румате Эсторскому, «как здорово было бы, если бы с планеты исчезли все люди старше десяти лет...»

Теперь о самом неоднозначном — о «жестокостях», в которых Кнорре кое-кто обвиняет. Вернее, о «ненужных жестокостях». Ведь в книге живых существ, о ужас, умерщвляют и превращают в механические чучела. Мне довелось участвовать в оживлённой дискуссии по этому поводу, и я сказал оппоненту примерно следующее. Очень тяжело оценивать степень нужности или ненужности описаний насилия в книгах. С тем, что иногда без них не обойтись даже в детской литературе, никто, наверное, спорить не будет, вопрос лишь о дозах. Это, разумеется, зависит и от художественных задач автора и от возраста детей, для которых книга предназначена. Здесь я могу попытаться реконструировать свои детские впечатления. В семь лет я, вероятно, вообще не обратил на эти моменты в книге внимания (между прочим, никакой кровищи там нет, даже бутафорской; всё это очучеление происходит за границами читательского взгляда и описано довольно условно — нечто острое и железное нам показывают только один раз, перед счастливым спасением клоуна Коко). Потом — постепенно — пришло осознание того, что ведь людей и зверей всерьёз убивают, потрошат и превращают в бездушные автоматы. Или всё-таки понарошку? Да нет, всерьёз! Это было жутковато, конечно. Очень жалко было людей, ещё жальче было кошек и собак. Но, насколько я могу судить, ни к каким психологическим травмам не привело. Возможно, я был довольно толстокожим ребёнком.

Зачем всё это было нужно автору? Ну вот я мысленно извлекаю из КК всю линию, связанную с очучелением. Что остаётся? Школьных учителей заменяют автоматами, которые учат детей трезвому взгляду на жизнь. При этом запрещают читать сказки — нехорошо, конечно. В цирке вместо живых зверей выступают автоматы... хотя нет, это же были бывшие живые, но автоматизированные звери, им неоткуда взяться... Что ещё? Описывать ужасы психологического давления и ломки душ, как это сделано у Оруэлла, нельзя — книга детская. Но не настолько детская, чтобы обойтись без страшной и серьёзной угрозы. Иначе от чего спасают дети своих питомцев? От какой опасности Капитан пытается уберечь детей и зверей? Нет такой опасности — и самый, как мне кажется, эмоционально сильный эпизод — когда капитан Крокус спасает со склада Комбината предназначенных к очучелению зверей, из книги выпадает. Быть может, Кнорре стоило оставить угрозу вивисекции и автоматизации только над животными? Но это ещё вопрос, что более жестоко и кого ребёнку жальче — человека или пса.

Можно, вероятно, обвинить Кнорре в неудачном выборе художественных средств — хотя оценка этих средств как удачных или неудачных довольно субъективна. (Я, скажем, читал дискуссию о «Белом Биме — Чёрное Ухо», в которой одна из спорящих сторон оценивала эту книгу как полезнейшую для детских душ, а другая — как чудовищно и ненужно жестокую). Но говорить, что душевно чёрствый автор не понимает, что делает, или так просто влепил в свою историю Чучельномеханический комбинат, чтобы детишкам не скучно было — это, конечно, неверно. Быть может, он просто помнил фразу Гейне: «Wer Bücher verbrennt, verbrennt auch Menschen» («Кто сжигает книги, сжигает и людей»)? Вот что действительно было бы плохо, вредно, отвратительно, это если бы в книге кого-то убивали, а читателю было бы их не жалко. Если падающей наковальней — в лепёшку, а мне весело. Но КК — это совершенно не тот случай.

Перечитав написанное выше, я понял, что, увлекшись этическими и педагогическими вопросами, я почти ничего не сказал о собственно литературных достоинствах КК. У кого-то может возникнуть впечатление, что вся книга полностью посвящена обличению тоталитаризма и прочим скучным материям. Но это не так. Книга написана отлично, богатым языком, с выстроенным сюжетом, живыми персонажами, хорошим юмором. По-моему, молодым читателям её стоит прочесть. А может, и не только им.

Подведу итог: книга Кнорре — это неправильная сказка, но мне она нравилась и нравится. Узнать, понравится ли она вам, можно только одним способом.

Кстати, в детстве я ничего, кроме КК, у автора, разумеется, не читал. А сравнительно недавно решил исправить этот пробел и прочитал его «взрослую» беллетристику. Одно из двух: либо я ничего не понимаю в литературе, либо Фёдор Кнорре — хороший, тонкий, психологичный писатель, совершенно незаслуженно забытый.

Любопытно заметить, как меняется эта сказка в зависимости от того, действует ли в ней Кот или Кошка. У Киплинга, у большинства переводчиков на русский, да и в советском мультфильме 1968 года, сам по себе гуляет Кот (в оригинале используется местоимение «He»). И вся история, таким образом — про хитрого самца, который проник на территорию сильного, но простодушного конкурента и обеспечил себе часть внимания его самки и некоторые права. Но вот у Маршака и Чуковского, в самом распространённом русском переводе, сама по себе гуляет Кошка, и это несколько другая история, в которой две изобретательные особы женского пола конкурируют за ресурсы самца. И, в конечном счёте, Мужчина нежданно-негаданно для себя обзаводится гаремом, состоящим из Женщины и Кошки, которые не слишком любят друг друга, но вынуждены сосуществовать.

Уж не знаю, какие выводы можно сделать из этого наблюдения, но какие-то наверняка можно...

С детства полюбил эту повесть Давыдова. Очень мне это понравилось — прекрасная девушка из древнего Рима, выходящая ночью к костру наших современников. Сначала мы отвечаем девушке на её «Ave» — «Авэ, Цезарь, моритури тэ салютант!», потому что ничего другого вспомнить не можем. Потом пытаемся общаться на обрывках дурно усвоенной медицинской латыни. Потом поим сладким чаем, а утром везём в город и ищем там преподавателя латинского языка. Всё предельно логично, лично я так бы и поступал.

Да, разумеется, повесть несёт на себе приметы времени. Такое было время, и вот такие у него приметы. Но если назвать её «сказкой» (как это делают некоторые из лаборантов ниже), то так же придётся назвать и почти всю советскую фантастику тех времён. Ну полно вам, уважаемые господа! Чего бы вы хотели от советской фантастической повести? Чтобы злое кэгэбэ корабль пришельцев сбило, древнюю римлянку арестовало и допросило с пристрастием, машинку с усыпляющими лучами отобрало, пустило в серию и раздало советским разведчикам, а рассказчика посадило в гулаг, чтобы помалкивал?.. Тогда бы это получилась не советская фантастика шестидесятых, а российская — нулевых. Такой много, а повесть Давыдова — одна в своём роде. И никакая это не лакировка действительности, а просто небольшой сдвиг в будущее. Нигде же не написано, что действие повести происходить в 1965 году, во время её написания. Быть может, например, это случится в 1975, когда всё у нас будет совсем хорошо. С учетом этого маленького сдвига в светлое будущее почти всё описанное в повести довольно последовательно.

И ещё одно. В начале 60-х в советской фантастике произошли большие изменения — и повесть Давыдова это хорошо иллюстрирует. В самом деле: как выглядело советское произведение о контакте с пришельцами раньше? Возьмём, скажем, «Каллисто» Мартынова. Схема такова: прилетает корабль, и его замечают издалека — потому что зачем бы ему скрываться от братьев по разуму? Об этом пишут во всех газетах. Он садится — на территории СССР, разумеется (почти все пришельцы в советской фантастике садятся на территории СССР, а в американской, соответственно, на территории США). К нему посылается делегация, пришельцы приветствуют аборигенов и рассказывают им о своих достижениях в области науки, техники и социальной политики, а капиталисты скрежещут зубами от злобы и зависти...

Но не такую историю рассказывает нам Давыдов. Контакт произошёл... но его как бы и не было. О нём знают только те, кому это надо по долгу службы. Для западных читателей, воспитанных в традициях конспирологии, тут, конечно, ничего необычного не было бы — у них, как известно, засекреченные пришельцы давно уже через край Зоны 51 пересыпаются. А в советской фантастики такой сюжет, как мне кажется, встречается впервые. Разум во вселенной, конечно, есть, но вас, дорогие товарищи, это не касается. Что, несмотря на вполне счастливый конец, придаёт повести некоторый оттенок грусти.

Если все люди равны, то почему я должен быть глупее или уродливее моего соседа?! Нет уж, сделайте меня таким же умным и красивым, как он! Ну, или его — таким же глупым и некрасивым, как я. Последнее, кстати, гораздо проще.

Подозреваю, что в 1961 году, когда был написан «Гаррисон Бержерон», подобные рассуждения — и иллюстрирующий их следствия блестящий рассказ Воннегута — казались гротескной сатирой, невозможной весёлой нелепостью. Но, знаете, сейчас мне уже как-то не очень смешно. Потому что это пугающе правдоподобно — а если сохранятся современные тенденции, то примерно в таком будущем нам и предстоит вскоре жить. Боюсь, что у людей, пропагандирующих сегодня позитивную дискриминацию (исключительно во имя Справедливости и Всеобщего Равенства, разумеется!), завтра не возникнет особых сомнений по поводу законодательного внедрения уравнивающего умственные способности радио или компенсирующих хорошее сложение свинцовых противовесов.

Рассказ великолепен в своей лаконичности. 10 баллов.

Вообще-то, я люблю авторские детские сказки, но эта мне не понравилась. Возможно, из-за завышенных ожиданий. История рассказана сумбурно и схематично — и это помимо справедливо отмеченной автором предыдущего отзыва угрюмости. Она состоит из отдельных строительных блоков — бедный мальчик и жадный падишах, путешествие по экзотическим локациям, поиски квестовых предметов, обретение друга, спасение друга, освобождение угнетённых и т.д. И само по себе это нормально для сказки — но проблема в том, что блоки эти обтёсаны и пригнаны друг к другу плохо, нет в этом изящества, которое хотелось бы видеть в литературой сказке.

Помимо прочего, автор небрежен и невнимателен к деталям собственного повествования. Рискуя показаться занудой, спрошу: откуда в Города Машин, в котором уже не осталось ни одного человека, взялись директора киностудий? И почему у Юсуфа на выходе из этого города не удержали потраченные им восемь анн? И где обещанные старцем из Города Змей комментарии по поводу увиденного в волшебном зеркале? И так далее. Сказка сказкой, но какая-то логика и последовательность в ней должна присутствовать, и развешанные ружья должны стрелять.

Наконец, моего воображения не хватает, чтобы представить себе растущее в глубь земли дерево, по которому можно путешествовать, спускаясь по веткам. Могу допустить разве что спуск по полому стволу. Хотя это уже придирки.

Быть может, вы скажете, что я просто опоздал — читать такое нужно не в шестьдесят лет, а в десять? Нет, не думаю, чтобы и в детстве эта сказка мне понравилась бы. Только напугала бы, возможно.

Впрочем, Миядзаки, наверное, сделал бы по ней красивый мультфильм. В котором от авторского текста мало бы что осталось.

Ну надо же! Сценарий к этому с детства мне знакомому мультфильму, оказывается, написал Лазарь Лагин, автор «Хоттабыча», «Майора Велл Эндъю» и прочего. Респект ему за это.

Любопытно заметить, что смотрел я эту замечательную пародию в начале семидесятых на домашнем кинопроекторе с 8-миллиметровой плёнкой — был в советское время такой сравнительно непопулярный способ просмотра фильмов. (На такой плёнке продавались, кажется, малометражные «Пёс Барбос и необыкновенный кросс», «Самогонщики» и всякие любимые народом мультфильмы). Ни в кино, ни по телевизору я его не разу до перестройки не видел. Весьма вероятно, что его там и не показывали. Так что мультфильм этот, видимо, не слишком одобрялся к широкому прокату. Похоже, кого-то это издевательство над штампами советских детективов «про шпионов» задело за живое.

10 баллов, однозначно.

Копирую сюда отзыв о повести, который я написал четверть века назад, когда, в первый и в последний раз, читал Головачёва.

Итак, повесть представляет собой нечто вроде космического боевика — в подобном жанре, помимо Головчёва, творили, например, Павлов и Гуляковский. Герой с былинным именем Hикита Пересвет (крутизны необычайной — умение драться всеми четыремя конечностями сразу, встроенный в мозг компьютер и т.п.) направляется на некую космическую станцию с целью расследовать творящиеся там неприятности. Станция эта построена, а потом заброшена, некими пришельцами, а ныне осваивается людьми.

В технические детали автор старается не вдаваться, оставаясь на уровне описательном — что позволяет ему избежать вопиющих ляпов. Остаются только пустопорожние квазинаучные фразы типа «радиоволны инфракрасной частоты». Кроме того, в тексте много досадных небрежностей: герой входит в комнату и упоминает, что в нем находятся две женщины — а потом выясняется, что их три, и т.п. Автор явно не перечитывал свое произведение.

Язык — как язык автора, так и язык его картонных персонажей — совершенно суконен. Одна из характерных его особенностей — утомительное и слабомотивированное использование кавычек, причем и в прямой речи тоже. Постоянно встречаются фразы типа «Я покажу вам, как удобнее выбраться к ''гостинице''» или «Встретимся на ''малом ученом совете''». Особенность эта, на мой взгляд, говорит о том, что автор своих персонажей просто не слышит и воспринимает их слова как буковки на бумаге.

Теперь о сюжете.

И тут я тоже заплакал...

Как я уже сказал, написал я это давно. Но плАчу до сих пор. И Головачёва я больше не чтец.

Без преувеличений, это одна из тех научно-популярных книг, которче в юности сформировали мой взгляд на мир. Моя физика и математика начались с Якова Перельмана, языкознание — со Льва Успенского, а антропология, этнография, социология — несомненно, с Романа Подольного. За полвека книга, конечно, устарела, но не думаю, чтобы очень. Будет отличным дополнением, скажем, к лекциям Станислава Дробышевского. Современным читающим тинэйджерам (остались ещё такие, нет?) читать её нужно непременно, даже если они не планируют заниматься антрпопологией, да и наукой вообще — просто для правильной организации сознания. Да и взрослым, быть может, не повредит. Написано весьма нескучно — Подольный это умел.

Кир Булычёв, известный сейчас большинству как автор приключений Алисы Селезнёвой, бывает в некоторых своих вещах довольно депрессивен. И этот рассказ тоже не исключение — несмотря на хэппи энд. Тема полного, катастрофического непонимания между людьми, которая во всей красе была раскрыта в «Очаге на башне» Рыбакова, здесь тоже описана с чувством. И не будь чудесной телепатической короны, всё, надо полагать, кончилось бы очень плохо. А может, и корона не поможет, в конечном итоге.

Интересно заметить, что рассказ имеет очень косвенное отношение к фантастике. Эту волшебную телепатическую машинку можно было бы заменить чем то вполне реалистическим — скажем, муж мог бы прочитать дневник жены, почти ничего бы от этого не поменялось. Фантастический элемент здесь введён Булычёвым скорее по привычке — ну, или для создания химической чистоты ситуации.

Рассказ хорош, да. Но я редко его перечитываю — тяжёл он для меня. Уж очень трудно поверить, что после катарсиса будут эти супруги жить счастливо и умрут в один день. Хотя бывают же всё-таки в мире чудеса? Хотя бы в фантастике?..

В фантлабовских отзывах на этот роман уже неоднократно появлялись кулинарные аналогии. Воспользуюсь ими и я. Не случалось ли вам, подобно Алисе, в детстве подумать, как здорово бы было смешать разные вкусные вещи, чтобы получить что-то мегавкусное? Клубничное мороженное, жареную картошку, шоколад и солёные огурчики, скажем? Вот такое литературное блюдо вам и предстоит съесть. Винегрет из Конан Дойля, Уэллса, Стокера, Лавкрафта, Роулинг... Не то что бы я был категорически против кроссоверов в принципе — оно может и довольно вкусно получиться. Но не в данном случае. Жевать... то есть читать это мне было откровенно невкусно и неинтересно. А за Шерлока нашего Холмса просто обидно. Судорожными скачками сюжета и вводом всё новых и новых персонажей авторы поставили его в ситуацию, в которой его прославленный рационализм почти ничего дать не может. Таким образом, данный кулинарно-литературный эксперимент, на мой вкус, не удался.

И опять Грекова пишет о женской судьбе. Сейчас такое, наверное, запишут в феминистскую прозу. Главная героиня — сильная, неглупая и, как в конце концов выясняется, самодостаточная женщина, которая коня в горящей избе на скаку остановит. А вот мужчины её окружают довольно худосочные. Не особенно везёт ей с мужиками. Первый — сухарь с домостроевскими замашками, второй — безвольный алкоголик, третий... ну, третий, вроде бы, пока мужчина её мечты, но кто знает, как оно потом сложится. Полюбила-то она всех троих не умом, и даже не сердцем, а скорее ушами — уж больно складно они поначалу говорили. И описаны все мужчины довольно бледно. Не потому, конечно, что Грековой не хватило бы сил разобраться в мужской психологии, а просто в данном случае ей интереснее главная героиня, глазами которой она и смотрит на окружающих. Ну и хорошо, не возражаю.

Я, как и многие, отравлен современным цинизмом, поэтому мне сложно себе представить вот такую всю из себя положительную, и при этом успешную, хозяйку гостиницы, как описала Грекова — без нецелевого расходования средств, левых доходов, без встроенности в вертикальную систему взяток и горизонтальную систему взаимных услуг («Завсклад — Товаровэд — Дырэктор магазын», как говаривал герой Аркадия Райкина) и прочих практически неизбежных для брежневского застоя вещей. Сечас это кажется некоторой идеализацией, хотя в то время, возможно, еще доживали век подобные реликты более ранних эпох. Как мы теперь знаем, исторической перспективы у них не было. Но, несмотря на это, хочется пожелать Вере Платоновне удачи.

Илья Варшавский, как известно, писал юмористическую фантастику. Но не только. И когда он не шутил, то обычно бывал довольно мрачен. Пожалуй, он — автор самых депрессивных вещей в советской фантастике (которая в целом, как известно, смотрела на мир и человечество довольно оптимистично). Да и его как-бы-смешные произведения тоже выделялись из общего ряда — ведь шутя можно сказать многое, что тебе не дадут сказать всерьёз.

Впрочем, «Побег» мрачноват даже для Варшавского. Нечего даже надеяться, что он даст читателю или своим героям хоть какой-то намёк на выход. Спойлерить не буду, но вы и по другим отзывам сможете догадаться, что всё кончится плохо.

Формально пессимистические вещи Варшавского рассказывают о неком капиталистическом государстве Донамага. Но это нехитрый приём и в прежние времена вряд ли мог обмануть читателя, а уж сейчас-то всем точно ясно: всему человечеству, безотносительно общественно-политической формации, писатель пророчил очень печальное будущее, причем ещё в те времена, когда у нас принято было смотреть вперёд с оптимизмом.

Рассказ, безусловно, шедевр и классика фантастики. Но не менее интересным мне показалось чтение отзывов лаборантов. Удивительно, насколько по-разному читатели его воспринимают: «бездна юмора», «вообще ничего смешного», «триллер о маньяке-убийце», «жалко бедного больного», «рассказ о том, что надо читать инструкции», «пародия на психоанализ», «критика общества потребления» и много чего другого. И почти всё это правда, между прочим. Тем-то Шекли и замечателен, что он смог втиснуть это в небольшой текст.

Нет, что ни говори, а сороковые и пятидесятые годы — это золотой век американской фантастики. А сейчас и серебряный уже закончился, увы. Так что я сажусь на виртуальную скамеечку у парадной, кладу подбородок на виртуальную клюку, окидываю взглядом современных литераторов и брюзгливо шамкаю: «Не, сейчас такого уже не напишут. Куда им...».

Интересно, как мало фантлабовцев оставило отзыв на «День бульдозериста» — хотя Пелевина нынче читают почти все. Не то не читали, не то не поняли, не то не произвело впечатления. На меня же в 1991 произвело — и я довольно давно поставил рассказу десять баллов, но отзыва тоже не оставил. Восполню этот пробел, и попробую объяснить, почему считаю этот рассказ одним из лучших у Пелевина. Хотя, возможно, чтобы понять это, нужно родиться в СССР и прожить там лет двадцать.

По словам Стендаля, книга — это зеркало, с которым идёшь по дороге. Продолжим эту аналогию. Когда-то литераторы носили по дорогам обычные зеркала, теперь часто предпочитают кривые. Отражение в кривом зеркале может повеселить читателя, а может заставить задуматься. Но очень важно, чтобы оно не было уж слишком кривым — чтобы отражённые предметы можно было узнать. Или, переходя от оптики к литературе — используя гротеск, писатель должен знать меру, ему важно не потерять узнаваемости. И в «Дне бульдозериста» эта мера соблюдена виртуозно. При всей фантасмагоричности происходящего — все эти атомные бомбы и квазиобсценная лексика из газетных передовиц — реалии, стоящие за происходящим, на удивление легко считываются.

Мрачен ли рассказ? Вроде бы, должен быть мрачен, но лично у меня он почему-то безысходного чувства не оставляет — в отличие от многих более поздних пелевинских текстов. Не все меня поймут, но мне кажется, что это не отчёт паталогоанатома, а описание натуралиста. Да, он описывает странное, уродливое, но при этом вполне живое общество, не лишённое своеобразной извращённой гармонии. Впрочем, возможно, моё аосприятие окрашено личным отношением к описанной эпохе. В любом случае, рассказ хорош.