Да, кажется, это лучший роман Азимова, что я пока читал (хотя не так уж много их было). И это ощущение возникало не сразу – оно все нарастало и нарастало, пока в финале не превратилась в полную уверенность. Идеальный баланс увлекательного сюжета, крепкой НФ идеи и серьезности этических проблем.

Темпоральная фантастика вещь, на мой взгляд, очень сложная. Упереться в избитые парадоксы и очевидные ходы тут легко. И здесь тоже использованы некоторые очевидные парадоксы. Но дело в том, как они встроены в общую историю, в общие черты оригинального четко прорисованного мира Вечности; то, как они окружены иными оригинальными идеями, вплоть до мелочей; то, как знание об этом мире расширяются и усложняются, и некоторые из этих открытий имеют неожиданный переворачивающий все характер.

Таков и весь сюжет – он полон неожиданностей и кардинальных поворотов. В какой-то момент интрига его становится практически детективной

– постоянное напряжение, умело подкрученное экскурсами в прошлое героя, хранящее в себе некий опасный план; неожиданные события и повороты, напряженная работа ума (а как шикарно было нахождение причины по следствию!), нарастание масштаба – от личного до судьбы всего человечества. Даже в самом постепенном раскрытии понятия Вечность (организации Вечность – её технической и социальной стороны) постоянно было что-то затягивающее, интригующее. А вещи, о которых говориться вскользь, в конце концов, приобретали решающее значение – вот что значит умелое распределение текста!

Интересен главный герой. Нет, он не самый симпатичный герой литературы, но это тот случай, когда его самомнение сходилось с большим умом,

– как не странно, от этого он был действительно чем-то симпатичен, за него переживалось и очень сильно.

И ведь это роман можно рассматривать не только как роман о «прогрессорстве»,

но и как роман о Власти. Сотрудники Вечности обладают невероятной властью, они могут менять историю человечества, пусть и из лучших побуждений (и, кстати, разве возможно отказаться от всё большего «улучшения» мира, где ему будет конец? – вот еще одна моральная сторона вопроса) Но кто они? Все те же люди, со своими слабостями и эгоистическими личными мотивами. Они нарушают собственные законы, «подсиживают» вышестоящих и т.д. Люди у власти – все еще люди. А если власть столь масштабна? Человечно ли брать на себя такую власть? И разве она сама по себе, рано или поздно, не приведет к катастрофе?

Увлекательный сюжет, одно из первых развитий темы хронопарадоксов, этический разбора темы прогрессорства (это не совсем то прогрессорство, что использовали Стругацкие, но очень близкое – и задолго до них). Кстати, та самая реальность, меняемая вечными, в каком-то смысле приобретает черты мира виртуального (искусственного и постоянно меняющегося под действиями «операторов») – получается практически киберпанк, да.

Серьезная и увлекательная научная фантастика. В какой-то момент я даже понял, что именно такой я и люблю её в первую очередь.

Книга написана спустя десять лет после «Чёрной моли». Сергей Коршунов уже подполковник и перед ним новое запутанное дело с мошенничеством, наркотиками

, и убийствами. Но вот лично мне казалось, что эта повесть слабее предыдущих. Она во многом какая-то нарочитая, есть в ней искусственность.

Предыдущие романы были дотошными – планомерное изучение фактов, личностей, разработка версий. Здесь же всё будто специально собранно вместе – и преступники уже под рукой. Единственное затруднение –

– да это было любопытно. Но как-то всё стремительно и быстро решают наши герои (кстати, порадовало, что вторым по значимости персонажем тут был Лобанов – харизматичный персонаж с хорошим чувством юмора) – всё складывается и неожиданно находится. Нет той дотошности и проработки, что была раньше. А в какой-то момент я так и вовсе не угадал Сергея Коршунова –В этом и чувствовалась некоторая искусственность. Или хотя бы внезапная симпатия героя к Алику, да и преступники тут действовали временами слишком топорно – Было ощущение, что тут искусственно подстёгивается интрига, а не ведется дотошное расследование, как раньше. И ладно для этого не было бы пространства в повести, но ведь было же пространство для разговоров в столовой: для эвристики, историй с психологом, гипнозом и микроморикой, для компьютеров, сортирующих факты и улики – всё мечтания, всё фантастика, да ¬– а ещё странного для двух заслуженных работников розыска разговора о борьбе за душу человека; для молодого Коршунова это ещё подходило, но для Коршунова-подполковника было слишком нарочитым.

Ладно. На самом деле я понимаю, что повесть и так неплоха – есть в ней интрига и неожиданные (по-настоящему неожиданные) повороты. Но, всё-таки, после первых двух историй о Коршунове, от этой я испытал легкое чувство неудовлетворения.

Возвращение со звезд, как перемещение в некое будущее, на уже иную Землю – и сразу вспоминается целый ворох произведений (да, многие из них написаны гораздо позднее): даже у самого Лема Ийон Тихий временами возвращается на Землю, на которой что-то вновь изменилось. Этот роман в чём-то похож на все сразу вспомнившиеся истории, но, во многом и нет – на то Лем и большой писатель, чтобы наполнять романы особыми смыслами.

В аннотации говорится о романе как об антиутопии, да и часто мне попадалось «Возвращение со звёзд» в списках антиутопий. С тем я и начал его читать, то ловя это, антиутопическое, то, внезапно, теряя.

Почему-то вспомнились «Хищные вещи века» Стругацких – какой-то общей неспешностью, даже некоторой тяжеловесностью; и мир – своей болотистой неявной угрозой. Тёпленькое стабилизированное общество, оскоплённый мир без драм и опасностей. Утопия со следами остывания человечества как расы. Да, что-то в этом есть, и многое есть. Это не явная антиутопия, бьющая в глаза, но тихая, тревожная, пульсирующая как жилка внутри великолепного тела технического прогресса.

Но… Чем дальше я читал, тем этот пласт сильнее начинал от меня ускользать. Правильно ли сводить роман к одной лишь антиутопии? Ведь, чем дальше, тем сильнее бросалось в глаза, что конфликт героя с миром (важная составляющая всех антиутопий) какой-то односторонний –

Всё сильнее начинало казаться, что этот конфликт героя с миром лишь отражение его личного внутреннего конфликта с самим собой. Прошлое, которое никак не состыкуется с настоящим. Одиночество. Возвращение домой с пустыми руками, с ощущением напрасных жертв, с ощущением ненужности. Таким образом, роман – это попытка вернуться домой, когда ты уже дома, найти этот дом, найти себя. Мысли по поводу бетризации лишь внешний отзвук этого внутреннего. Параллельно – как всегда у Лема – техническое (роман – вполне себе твёрдая научная фантастика, будущее у него не выросло из облака, а продуманное и визуально впечатляющее) и философское У всего этого, по-моему, есть и обратная сторона – роман неспешен, сюжет его не витиеват, а насыщенность всего вышесказанного придаёт ощущение нехватки какой-то чёткости. Он будто теряется между своими смыслами, тонет в прекрасных и грандиозных описаниях, слишком отвлекается на завуалированные эротические сцены и любовные переживания, вязнет в рефлексии героя.

Пару раз я и вовсе ловил диссонанс от того, что

В конце концов, самыми яркими моментами для меня стали воспоминания героя о прошлом – о тех чудовищных детально прорисованных трудностях далёкого, чуждого пустынного космоса – это было поистине впечатляюще.

Однако было и ещё какое-то общее пронизывающее и чуть завораживающее ощущение во всем романе, которое склеивало его для меня воедино даже сильнее, чем его сюжет. И как только я начинал в нём сомневаться, разочаровываться даже, как это ощущение вновь возникало и подтягивало его – и именно оно-то своим послевкусием и заставляет меня ценить роман высоко.

«Дело «пестрых» меня сильно впечатлило. Хотя там и были ещё «хвосты» прошлого в виде обязательного шпиона (то, что и считалось детективом до появления этой повести), и старшие работники органов были хороши до святости, и так далее. Но всё это перекрывало с головой удовольствие от самой истории – от дотошного погружения в мир засад и разработок версий, от напряжённого сюжета, от того внутреннего кино, которое во всю разворачивалось в моей голове. Ярко запомнилась повесть. И понимание, что это не просто хороший образец полицейского, практически производственного детектива, но и первый советский, стартовый его образец, только добавляло к нему уважения.

«Черная моль» – достойное продолжение. Герои повзрослели и продвинулись по службе. Автор немного сбавил и ореол святости над профессией. Например, появился и плохой пример полицейского – Михаил Козин, и его роль, может быть и не плохого человека, но не обладающего нужными качествами, прозрачно намекает, что не каждому дано быть работником органов, и «не тот человек» может быть деструктивным фактором, усложняющим всё дело. Интересно, что автор усложнил и личную жизнь главного героя – добавил в неё сомнений и разногласий – вот, видимо, откуда пошла тенденция делать героев-сыщиков несчастными в личной жизни; такая это работа, требующая всего времени и всех сил. Но, кстати о героях, – это дело более калейдоскопичное, дело не только МУРа, но и ОБХСС, и это общее дело увеличивает и количество героев, к которым, как всегда, добавляются и штатские люди – автор и тут проносит веру в человека, а работа органов, так или иначе опирается на людей, борется за каждого из них, ещё не полностью потерянного – легкий, но хороший, правильный утопизм. В какой-то момент, главный герой – Сергей Коршунов – и вовсе уходит на второй план, но это тут понятно и вполне объяснимо.

Ещё одна особенность – в романе как бы две стороны. Показана работа не только органов, но и обратной, преступной стороны. Меховая фабрика. Более тысячи работников. Целый организм. И мощная преступная организация, паразитирующая на нём. Настолько мощная, хитрая и ловкая, что, в отличие от «Дела «пестрых», где герои шли по следу шайки бандитов, здесь всё похоже на скрытое противостояние, и мошенники в нём ни чем не уступают по мощи органам правопорядка. Они даже одерживают некоторые победы

– перед нами хитрые схемы мошенничеств, вербовки подчинённых, давления на правоохранительные органы (и это без прямого подкупа – такие вещи автор допустить ещё не мог). Предоставляю, каким откровением кое-что из этого могло смотреться в 1959-м году. Хитрая разветвлённая система (не всё, конечно, автор раскрывает сразу – и, показывая многое в открытую, он многое умело до момента утаивает), и противостояние с этой системой, попытка выявить её, размотать её клубок – это всё интригующе и интересно. Как и говорил капитан ОБХСС Геннадий Ярцев – это иной тип преступников, но не менее, а может быть и более опасный. Хотя, как всегда, всё упирается в людей – в их характеры, слабости, или, наоборот, в их честность и совесть. Да, может не все в этом плане кажется реальным по нашей нынешней жизни – но всё это симпатично, такая отчётливая вера в людей, упор на неё. И в этом, наверное, они и похожи – цели правоохранительных органов (может быть таких, немного сказочных, от романов Аркадия Адамова) и цели литературы.

Ну и, конечно, напряжённый сюжет, и очень яркие образы – во многом, благодаря запоминающимся, иногда не без юмора, диалогам, в которых ярко проявляются характеры. Очень приятное чтение.

Общая оценка у меня ниже, чем оценка дилогии про Саймона Трегарта. Всё дела в балансе циклов как некоего общего. Цикл Трегарта – это будто один роман. Всё в нём подчинено приключениям и битвам с осязаемым, но таинственным и страшным захватчиком. Настолько, что от этого вылезают некоторые минусы.

А здесь баланса нет. Хотя идея разбить историю на три взгляда – каждый из детей по-своему продолжает общую историю – весьма неплоха. Но вот сами истории…

Первая какое-то время действовала для меня на инерции цикла Саймона Трегарта. Переход в новый мир интриговал. Какое-то время чудеса и страхи странного древнего Эскора завораживали. А потом, увы, начали надоедать… Всё это пестрое, похожее на картины Босха общество друзей и врагов создавало ощущение нереальности, гротеска – а это очень влияет на ощущение. К тому же присутствовала и некоторая размытость – размытость врага: какие-то силы и мутанты, плохо прорисованные битвы с существами, будто бы не имеющими никакого управления (или имеющего? – этот вопрос так для меня и не прояснился)…

Вторая часть шла уже на инерции первой – размытость, гротеск, нереалистичность и прочее. Да, временами создавалась некоторая атмосфера – атмосфера трипа по странным местам с их древней таинственной запущенностью. Но подрубало и понимание, что сюжет копирует поход Чайлд-Роланда к Тёмной башне. И это не красило.

А вот третья история – да, понравилась мне больше всего. Она оказалась чище от всяких мультипликационных мутантов – всё-таки Каттея имела дела в своём путешествии в основном с людьми. В финальном романе был баланс. И неожиданные (для меня) ходы, и впечатляющие контрастные картины. И за героиню я переживал – с её чувством вины и острым принятием своих ошибок (да и банальное переживание своего одиночества тоже) придавали ей понятных человеческих черт.

Вот только концовка последней – да и всех историй – казалась смазанной, ужатой. Постоянное присутствие борьбы двух начал настраивали на финальную битву добра со злом, Света с Тенью. Но её не случилось. Всё всегда упиралось в то, что герои, так или иначе, находили себе спутников жизни. Мир миром, а найти пару оказывается в нём (волей автора) главным. Сразу видно, что автор – женщина! Любовь, а остальное – пропади оно пропадом! Но тогда непонятно, зачем нужны все эти попытки героев бороться с мировым злом. Таким образом, масштабное мировое каждый раз обламывалось о романтическое личное.

От романа к роману я всё сильнее начинал разочаровываться в цикле о детях Трегартов, но в финале получил (субъективно) едва ли не лучший роман – в чём-то даже превосходящий дилогию о самом Трегарте.

Хотя этот финал и вышел не таким, какого я ожидал.

Это довольно стройный роман. Он не расплывается под напором всевозможных существ, с именем или без, сошедших будто с полотен Босха, и придающим всей истории стойкий флер нереальности. И не превращается в долгий трип по странным местам с их древней таинственной атмосферой. Здесь есть баланс. И это уже хорошо. Последнее (странные древние места) тут тоже есть – но сбалансировано, как соль в правильно приготовленном блюде, и от этого подобные места запоминались, а не превращались (как в первых двух романах) в сплошную смазанную картинку.

Сюжет – это, в каком-то смысле, возвращение домой. Не к определённому месту, а к самому себе, переходящее в возвращение к близким. Вся трилогия, таким образом, это не спасение мира от абстрактного и не очень зла (кстати, ещё один плюс – эти великие силы тут, наконец-то, показаны в своём воплощении; хорошо, так как абстрактность их уже начала раздражать), а обретение семейной полноты в этом мире. Да, в начале было некоторое узнавание (но более слабое, чем узнавание похода Чайлд-Роланда к Тёмной башне в «Чародее Колдовского мира») – что-то такое было:

Вторая половина отдельно напоминает финал борьбы с кальдерами (тот самый с переходом в их мир). Но. Напоминает исключительно поверхностно. У этого приключения иные цели, и оно – сильнее, чем все предыдущие – интригует и удивляет (лично меня).

Любопытно наблюдать и за самой героиней. Имея за спиной целый ряд судьбоносных ошибок, очень четко передаётся её нерешительность, её рефлексия –

– и это заставляет чувствовать её боль, переживать за неё. Наконец-то, так как её братья по ходу своих приключений такого сопереживания не вызывали.

Но минусом я назвал бы концовку.

Ощущение концовки пришитой наскоро и неловко – лишь бы поставить нужную точку (откровенно говоря, все истории трех отпрысков Трегартов заканчиваются чем-то похожим). Хотя эта же концовка в итоге и убеждает меня, что все романы цикла по-разному, но об одном – о том, как герои находят свою вторую половинку. Это – главное, всё остальное можно просто забыть. Какой-то смысл в этом, конечно, есть. Но так и хочется сказать: «Как же это по-женски!».

В любом случае, повторю: этот роман всё же кажется мне интереснее всех остальных, даже интереснее, чем дилогия Саймона Трегарта, в которой всё отдано ради концентрированного приключения и битвам с осязаемым, но таинственным и страшным захватчиком. Вот что значит баланс и верно выбранная (по-моему) колея истории.

Я не знаю, как эта повесть воспринималась 88-м году, так как я читаю её сейчас – в 2024-м. В первом отдельном издании – Москва, «Молодая гвардия», 1988 год. Перед повестью предисловие об ужасах проституции (очень много о СПИДе), после повести аннотация, в которой сказано, что автор осуждает этот страшный отталкивающий мир валютной проституции.

Только вот в самой повести этого-то, почему-то, не чувствуется.

Валютная проституция по этой повести кажется делом приятным и прибыльным – общество чутких иностранных джентльменов, дорогие вещи, иностранные марки выпивки, сигарет и одежды (все это на фоне низких зарплат учителей, нищеты, и малолетних бандитов), и главное – возможность уехать из страны в Европу! Ах, какая красота! И читал, и читал я, в надежде увидеть, наконец, те ужасы древнейшей профессии, о которых так жирно намекают предисловие и аннотация – но так и не увидел. Из всех проблем были только страх оказаться взятым за валютные махинации, да трудности с оформлением бумаг на выезд из страны (вот ведь человеконенавистническая система!), ну ещё тень, которую выезд из страны и отчасти профессия героини бросает на её мать и мужа, но и это было с таким оттенком – вот ведь система, мешающая мечте о свободе и хорошей жизни! Как-то неуместно мелькнул диалог о дедушке, расстрелянном в 46-м, переводя валютную проституцию (в которой по ходу истории так и не появилось ничего плохого, кроме рыночной стервозности коллег-конкуренток, но они же и верные помощницы) едва ли не в плоскость борьбы с режимом (в 1988 году, да). В это же капнуло и слова шведского мужа: ты, дескать, уехала не по любви, а чтобы сбежать «оттуда». Запомните, девочки (как бы говорит эта повесть), валютная проституция – это сладкая жизнь, и возможность сбежать «оттуда». Ну и, видимо, для особых целителей – идеологическая борьба (как у Аксенова джаз, например). Впрочем, и приметы надвигающейся свободы автор тоже пару раз пнул. И режим – плохо (всё, что имеет к нему отношение, пусть даже это некий бывший военный, или работник делегации актеров – всё имеет исключительно негативный, даже какой-то презрительно-мерзкий оттенок), и перестройка – плохо, а заграница – хорошо (уж на фоне отталкивающей – так она показана ¬автором – российской действительности – точно)! Как-то вот так выходит.

Как я не старался, я так и не смог сопереживать героине. Трудностей её «профессии» в повести не было – были только радости в виде дорогих подарков и заграничного мужа. Мне было её ни капли не жалко. У неё вот, например, была параллельная работа, не самая плохая, и она была там на хорошем счету – это к возможному оправданию, дескать, жизнь заставила зарабатывать на пропитание, вот и пошла в интим-услуги. Зато есть, например, ненависть к провинциалкам, которые хваткие и быстро поднимаются на их валютном деле. В романе нет интимных подробностей «профессии», но есть множество пошлых жаргонных слов, а-ля «святые 90-е», и героиня ими не только говорит, но часто и думает ими, в том числе оценивая всех вокруг – и это меня тоже в ней отталкивало. Как бы ни старался облагородить её автор второй, уже по-настоящему хорошей профессией (и уж совершенно нереалистичной способностью оплеухой возвращать малолетних хулиганов к правильным поступкам, или как иначе можно оценить фантастическую метаморфозу такого персонажа, как Козёл?), её цель была неприкрыта – вырваться за бугор и жить богато (простое женское счастье, да?). Через проституцию. И автор, кажется, не видит в этом ничего плохого. Так как не осуждает её, и, будучи демиургом истории, не ставя перед ней сложного выбора, не приводя её к катарсису, к ностальгии и т.д..

Всё хорошо. Хороша жизнь интердевочек (и в этом слове есть некий каламбур – девочки для иностранцев, мечтающие стать девочками большого свободного мира; «И я тоже хочу ТУДА…» — вздыхает юная Лялька), посмотрите вот на эту – у неё ведь всё получилось (и она ведь, как упоминается, не одна такая), и швед нашелся, которому не важно «кем она была до меня», и машина, и болонка, и уважение, и покупай чего и сколько захочешь, больше ни дня не работая, легко и свободно физически и душевно; мечта без всяких подводных камней (кроме мелкой гальки личных житейских трудностей) – если подумать, странный какой-то посыл. Так мне кажется сейчас, в 2024 году.

И художественная составляющая не самая лучшая, на мой взгляд – ну, не назовешь же пошлый жаргон (вполне возможно зацепивший читателей конца 80-х) художественной ценностью. И переживать за героиню, как я уже сказал, у меня не получилась по причинам, указанным выше. Да и сюжет, по-моему, не помогал. А через пару дней после прочтения и вовсе начало казаться, что главная «ценность» (и собственно, смысл) этой повести в её антисоветская (переходящая уже в антирусскую, так как Советский Союз уже дышал на ладан, а свобода перла, как вандалы на Рим) направленность – вот даже валютная проституция стала её орудием, возможностью (так читается мне авторский посыл) вздохнуть воздухом европейской свободы. Ну, а концовка – ну чисто так, для легкой слезы

Вот как-то так.

Да, не только Стивен Кинг вдохновлялся походом Чайлд-Роланда к Тёмной башне. Правда в данном случае, в середине целой трилогии, это выглядит скорее как некий кризис идей – почему нельзя было придумать что-то своё?

Этот роман кажется мне более хаотичным, чем «Трое против Колдовского мира», хотя и там хаоса было достаточно. Опять абстрактное зло и абстрактное добро, что для меня лично не кажется столь страшным, нежели осязаемые таинственные кольдеры с их технологиями. Сюжет – долгое путешествие, полнее гротескных картин и разнообразия всевозможных существ, добрых и злых. Временами меня лично это цепляло, напоминая элементы путешествий героя «Хроник Амбера» по удивительным Отражениям. Но там всё это было фрагментарно – тут нет даже отдыха от вороха опасных чудес и иллюзий, и вот, в конце концов, они просто начинают утомлять. Да, в чем-то это сказка, из тех, волшебных, – тут можно найти и параллели с русскими народными: меч-кладинец (и тут Нортон выстрелила себе в ноги, вспомнив о похожем обретении топора Вольта), заветное слово (кстати, улыбнули в прямом «крылатые слова», которые герой посылает вперёд), волшебные союзники, клубок ниток (здесь – шарф сестры), что показывает путь, прорицательницы, показывающие будущее в местном аналоге блюдечка с катящимся яблоком, метаморфозы а-ля Финист Ясный Сокол. Да, есть тут определённые клочья атмосферы – такой вот своеобразной, туманной, как гротескный, никак не кончающийся сон. Но в основном, всё-таки, этот роман – главный ответ на вопрос, почему не бывает сказок размером под две сотни страниц – из-за размывания его эффекта; размывания, придающего ощущение легкого бреда. И, кстати, концовка, на мой взгляд, смазана, как смазан и момент той великой битвы добра со злом в Зелёной долине, о которой герой упомянул лишь вскользь – а как иначе описать масштабную битву столь пёстрых компаний, да ещё и под предводительством абстрактных магических сил?

Но это ведь не конец истории – посмотрим, может дальше будет интереснее?

Сильно напрягло начало – весь этот стиль под народность, даже под какое-то скоморошество, заставил едва ли не сморщиться. На мой взгляд, деревенские истории таким стилем выглядят ужасно. Дальше – удивили насмешки над одноруким бывшим солдатом, которому во время войны пришлось заняться «женским» делом – печь хлеб… Я в те времена, конечно, не жил, но от стариков не слышал, чтоб над такими вещами смеялись. Да и чтоб инвалида, вернувшегося с войны, в военное время, когда рук мужских не хватает (даже одной руки) некуда было приставить – это совсем странно. Но история пошла интереснее, хотя бы потому что стиль стал приятнее, без этих насмешливо былинных нот (язык-то, кстати, неплох, довольно богат и образен). Интереснее в сердцевине – жизнь и работа однорукого хлебопёка до войны и после (хоть и не без пафосного родничка).

– это уже виделось, и было даже предсказуемо.

Язык очень хороший. Но ощущения тягостные. Понятно, что подобную ситуацию иначе описать трудно

, но нагнетание тяжести такое, что даже кажется: герои – пенсионеры. И главный герой идёт на встречу выпускников как престарелый учитель, а не один из учеников – как-то всё представление плывет до какого-то момента; наверное, до момента озвучения самой сути трагедии.

Как итог: да, тяжело и страшно. Да, с лучом надежды в конце. Но. Хочется сказать, что это скорее попытка взять высокую планку, взять щемящую тему, что хорошо для начинающего (на тот момент) автора. Но вот так, обнажённо, без развёрнутого сюжета, эпизодом, всё кажется – увы – слегка избитым. Не пустым, но избитым.

С третьим произведением в сборнике «Дни этого года» (а это произведение молодых литераторов того времени) я поймал себя на мысли, что и не скажешь, что авторы молодые – истории написаны очень зрелым, приятным литературным языком. Произведения современных молодых авторов таким балуют не часто…

Тема данного рассказа – жизненный кризис. Возможно, кризис среднего возраста.

Очень хорошо передано это ощущение, да и прошлое героя (признаки того самого тупика) осязается хорошо. Но сцена на работе (сама работа, кстати, передана тоже неплохо – кульманы, чертежи, ничего не значащие разговоры…) кажется наигранной. Попытка создать накал эмоций, надрыв, наверное. Но попытка, на мой взгляд, не лучшая, даже вызывающая некоторые сомнения.

Сижу вот и думаю: с одной стороны, говорить про автора по одному прочитанному произведению, это конечно, неправильно; с другой стороны, ну видно же что автор мастеровитый, даже сильный автор – и именно по одному прочитанному произведению уже видно.

Я недавно читал критерии оценки художественного произведения, и там неким высшим классом считалась попытка «выразить невыразимое», дескать, все терпят в этом крах, но по степени этого краха, по степени дерзости и определяется масштаб автора.

На мой взгляд, тут есть попытка «выразить невыразимое». Может быть не столь дерзкая, но и не со столь огромным крахом. Не слишком большой сюжет –

И всё это очень тонко, высказано лишь наполовину, скорее на каких-то ощущениях.

Да, не самая грандиозная вещь, в чём-то очень простая, но от всего вышесказанного довольно приятная.

Война в Афганистане не является моей любимой темой художественных произведений – посредственные советские киношедевры отбили вкус. Но пройти мимо повести нынешнего председателя Союза писателей России (да ещё в бытность его начинающим автором) я не мог.

Что сказать? С традициями литературы «про Афган» я не знаком, но в традицию упомянутых кинофильмов повесть укладывается. Герои довольно плоские. Русские солдаты, казалось бы, не думают ни о чём, кроме выполнения своего долга. Хотя нет, офицер – главный герой – ещё перечитывает письмо от возлюбленной, которую он видел всего десять минут, но любовь у них теперь – на разрыв сердца. В остальном же он мыслит военными методичками – с одной стороны просвещает читателя, но с другой – как-то это само по себе плоско. Метания Расула были интересными,

Но выбор-то очевиден – мир так чётко разделен на борцов революции и басмачей, что это просто белое и чёрное. Расстраивает и присутствие американского агента – прям штамп штампов, как в плохих советских приключенческих романах, где западный шпион просто обязан быть. Ко всему этому можно добавить и несколько языковых штампов резанувших глаза.

Но при этом само повествование очень крепко сбито. Несколько сюжетных линий сплетаются очень туго. Повествование динамичное, «сухое» – временами действительно увлекает.

Да, концовка проглядывается –

Видно, что автор поддался соблазну закончить хорошо – очень зря, на мой взгляд, искусственностью сквозит.

Дети волшебницы Эскарпа и пришельца из иного (нашего) мира отправляются в ещё один иной мир. Да, в пределах своего мира. Но мир этот даже более чужд, чем для Саймона Трегарта мир Колдовской. Другие расы (люди с рожками, например), другая флора, другая фауна. И другая магия. Ощущение от Эскора как от какой-то иной планеты, такое всё чуждое. В этом есть определённый интерес, так как каждый шаг по такой земле уже потенциально опасен. И этот мир может удивить и заинтриговать. Пару раз было даже жутко –

– это вот жутко. Но есть и иная сторона – лично для меня в какой-то момент «чудес» стало как-то даже слишком много – – от них иногда рябило в глазах, и ощущение таинственности рушилось, замыливалось.

Эта история написана от первого лица. Она ведётся не так как первые две части – это уже не голое действие, да и не совсем действие. Мне даже казалось, что оно скорее визуальное, более наполненное картинкой и ощущениям, и от этого временами странности нового мира завораживали своей атмосферой, но временами выдавали какой-то хаос – хаос образов, когда новое открытие и чудовище, не успев перевариться сознанием, сменялось уже другим, и хаос сюжета, когда герой действует слишком уж спонтанно. Кстати, новый образ ведения истории наполнил мир деталями – от обычаев древнего народа, до их преданий

, сильнее обозначилась не столь радужная натура колдуний Эскарп – мне это нравилось. Зато зло стало каким-то уж слишком абстрактным – а это мне лично сбивало градус интриги. Такое вот двойственное ощущение от романа. Хотя это ощущение – ощущение одиночества, что в этом мире, что в том, когда вас трое против всего мироздания, ощущение некоего вселенского сиротства (полностью отражённое в названии, и, кстати, герои первых частей оказались такими себе родителями) – чувствовалось, тревожило и добавляло запоминающегося мрачноватого колорита.

Саймон Трегарт – мой первый попаданец; в те времена я и термина-то такого не знал. История человека (солдата, да – что легче для его участи ТАМ) отправившегося в мир, для которого он создан – в мир колдовства и странных редких технологий. В мир, который стоит на грани завоевании существами из еще одного иного мира, мира, в котором есть своя технологическая «магия». Приключение, любовь, обретение друзей. История по нынешним временам не кажется столь уж оригинально и витиеватой в плане сюжета. Но определённая оригинальность всё-таки есть – её я вижу в самом положении мироздания, в котором такие вот врата и туманные варианты зла, что могут придти из них, в мистической таинственности сильного врага, чья суть долго остаётся в тени, в смятении, в котором находится мир из-за новых знаний и изменений, что приходят в него. Да и сюжет всё-таки имеет своё напряжение.

Ну и пусть. Зато роман (да, ведь обе его части читались для меня как один роман – так неразрывно) насыщен событиями. В каждой главнее есть что-то – битва (хотя – вот ещё маленький минус – кажется, что все самое важное в романах исполняет всегда маленькая группка бойцов во главе с нашими героями), западня, новое открытие. На это сделана главная ставка – всё остальное автором просто убрано за ненадобностью. У этого есть свои минусы. Например, кажется, что весь мир очень маленький, и всё в нём находится на близком расстоянии. И иногда возникает ощущение сухости или легкого сумбура. Но это сейчас, когда у меня тридцать лет и масса книг за плечами. А вот в первый раз ставка играла. Да, играла. И то ощущение, то очарование от приключений Саймона Трегарта в полном чудес и загадок мире, призрачным духом всё еще во мне. И это, пожалуй, самое главное.

Все в этом романе – чужаки. В той или иной степени. На это в романе нет особого упора –

Главный герой – пришелец из иного мира (относительно мира колдовского). Враг в романе – народ из другого иного мира. Джелита своя в этом мире, но с новыми возможностями, выпадающими из традиции колдуний Эсткарпа – вот это напряжение между ними время от времени чувствуется – она им немного чужая. Сами колдуньи – чужие для окружающих народов (кроме сулькар, а вот для тех же сокольничих – уже чужие); если посмотреть на этот мир холодно, то тревога окружающих стран относительно обладающих таинственной силой ведьм будет даже понятна (как и тревога самих ведьм по поводу «магии» кольдеров). А сами ведьмы, да и все остальные чужды первому народу торов (и это взаимно). Корис для Эсткарпа свой, но чужд ему чисто внешне и своим происхождением, стоившим ему родины. Есть даже намёк, что и сулькары могли придти в эту страну из иных миров… Чужаки, чужаки… Возможно, этого слишком много, но что-то в этом есть, какая-то внешняя еле проступающая интрига, но всё же подсознательно действующая.

Итак, Кольдер, как и предполагалось, зашёл на новый круг экспансии, изменив свою тактику. Но приключения остались прежними.

Но увлекательность есть. Всё сосредоточенно на приключениях и борьбе с сильным , таинственным врагом. А намёк на возможность иных миров и врагов, да и на угасание старого порядка в уже известном мире оставляет приятное послевкусие.

Да, как и в первом романе, на динамику брошено всё, лишнее убрано напрочь. От этого (может быть, оно и раньше было, но сейчас накопилось и обострилось) есть забавный минус – ощущение, что мир настолько мал, что всё в нём находится в шаговой доступности: пещеры Верлена прямо у Южного форта, Карс на самой границе Эсткарпа (войны от ворот города к главной его башне движутся дольше, чем да самого города), Торовы топи в минутах полёта от крепости Иль, и т.д. Только гнездо Кольдера по-настоящему далеко – за самим морем. Забавная иллюзия.

Но в этом романе, как и в первом, есть для меня и личное, субъективное – возвращение в детство, к первому его прочтению и восхищению, которое он тогда вызывал. Светлое и немного грустное чувство.

Трудно оценивать повесть, фильм по которой ты смотрел множество раз. И фильм этот чётко отражает повесть не только сюжетно, но и эмоционально, своим драматизмом и смыслом (это всё про фильм Ростоцкого, конечно, остальные для меня просто не существуют). Так я и читал добрую половину – перед глазами стояли чёрно-белые кадры, и Васков говорил характерным говором своего кино-двойника. И только в середине меня стукнуло. Стукнуло в момент гибели Лизы Бричкиной, так как вместе с ней на болотах погибал целый мир, ещё не раскрывшийся, полный мечтаний и надежд. Вот тут я оценил авторский ход – коротко отвлекаться на прошлое героев, на их жизнь, на их внутренний мир. Это новое для меня (так как экранизация не могла, по понятным причинам, передать эту сторону повести) вдруг дало мне особые краски. Эти пять девочек стали больше чем персонажи – они вдруг вместили в себя сложные особенные миры, миры, которым суждено оборваться. И от этого было особенно страшно. И ещё страшнее от подспудного ощущения: сколько ещё таких девчонок полегло в этой войне, так и не прочувствовав до конца самой жизни?

В этой повести было для меня чувство отчаяния и несправедливости. Но, в первую очередь, отчаяния. Отчаяние положения, отчаяние от того, что шестнадцать дюжих мужиков против пятерых необстрелянных девчат, отчаяние от того, что кончаются патроны, отчаяние от того, что кончаются силы, и от неравности этих сил, отчаяние боли, и отчаяние от того, что поддержки не будет… Именно оно перекрывало мне и героизм и легкий, но не довлеющий пафос. Последний ощущался мной и вовсе только после прочтения – кроме этого густого, горького, трагического отчаяния в повести было и горячее напряжение действия, и эти две вещи перекрыли для меня всё. Я прочитал её одним махом, одним глотком. И этот глоток, в конце концов, оставил стойкое водочное послевкусие. Густая отчаянная повесть – заслуживающая, на мой взгляд, всех тех наград, которые она имеет. И – самое удивительное – всего лишь первая, стартовая, в творчестве Бориса Васильева.

О, значит, я не один такой, для кого возвращение к «Колдовскому миру», это возвращение не столько к его тексту, сколько ностальгическое возвращение в прошлое – к легендарному изданию «Северо-Запада», к ранней-ранней юности. Да, это путешествие заранее обреченное на провал, если ждать от него слишком многого. Но я на самом деле всегда понимал, что даже в юности, голодной до произведений этого жанра, цикл Нортон был у меня не на вершине – меня больше привлекал эпичный Толкин и мрачный Муркок – но он всегда был где-то рядом. Есть у него своя атмосфера и своё очарование. Есть, а не было. Да, многое кажется сейчас не столь крепким; что-то ¬– наивным. Есть некоторый сумбур. Но. Всё это, как мне теперь кажется, проистекает скорее из плюсов романа. Его минусы – обратная сторона плюсов.

В детстве не только трава выше, но и книги длиннее. Сейчас я обнаружил, что этот роман короткий, даже, возможно, слишком короткий. И в нём сразу есть намёк на продолжение, так как его события – это битва перед войной;

Так вот, весь сумбур романа, его сухость – это обратная сторона динамики. И из этой истории можно было выжать пару томов, но автор не стал(а). Нортон будто, наоборот, безжалостно избавлялась от лишнего – сокращала время между событиями, не разменивалась на рефлексию и описания чувств. Да, сюжет романа получился не слишком витиеватым, но в каждой главе есть что-то – столкновение, бой, опасная ситуация. Динамика, пусть и выигранная за счёт некоторого сумбура и сухости.

Я уже говорил, что есть тут и моменты наивности и даже вещи, которые могут показаться простыми и вторичными (спустя полвека развития жанра). Но есть, по-моему, и свои достоинства. События, в которые ввязывается герой, интригуют. Есть враг – и он тревожит, так как скрыт и не понятен. Его цели и возможности пугают. Сам мир дрожит как трава на болоте. Положение стороны, которую сердцем выбирает герой, шаткое – всюду враги (и есть даже легкое напряжение и недоверие между друзьями), а самый главный враг таинственный и странный. Любопытная ситуация –

Это ведь интересно сам по себе, не так ли? И от этого есть желание читать (перечитывать) дальше – сразу же, так как мир притягивает ощущением, что не всё в нём изведано, что в нём ещё много сюрпризов, и внешняя опасность становится только сильнее.

Тут такое дело. Я читал начало романа с трудом; да что там – я иногда им даже мучился. При том, что Грин оставался Грином, и все его сильные стороны оставались на месте – прекрасный, чуть нестандартный язык, харАктерные персонажи, его атмосферная романтичность – ну слишком уж всё казалось затянутым, уж слишком отдавался автор на волю художественного потока, забывая о потоке сюжетном. Всё исключительно моё личное мнение. Затянуто. И это при мистической интриге. Но и она будто тонула в волнах авторского описательства чувств и явлений.

Так я воспринимал роман приблизительно до половины. В тот момент, как герой оказался на борту «Нырка», всё пошло лучше. Всё-таки слишком уж вкусно описывал автор плавание с приятными моряками капитана Проктора – по-домашнему тепло и уютно. Да и события, наконец, стали развиваться, неизъяснимая мистическая связь проступать и интриговать всё сильнее. Тут я чувствовал Грина, которого я люблю – прекрасного своей чуть нехарактерной сложностью событий, взаимосвязей вещей и человеческих душ. Сильнее проступал рок – необъяснимый, ведущий куда-то и стихийный, как волна

Сложность чувств и отношений в тонкости их проявлений, в многообразии их оттенков. Живые яркие персонажи Была в романе и легкая грусть и тихое счастье.

Этот роман действительно похож на тот карнавал, что происходил на его страницах (в конце я примирился с ним, оценил, хотя это и не примирило меня с многословной затянутостью первой его половины) – он стихиен, полон ощущений, но и толкотни, полон образов и столкновений, за которыми видится высший сюжет судьбы. Это роман о Несбывшимся. И тут я вспомнил «Золотую цепь», герой которого тоже был под властью Несбывшегося, и тоже под властью судьбы, чужого прошлого, странным образом влияющего и на его жизнь. И он-то оказался, возможно, более несчастен, чем герой этого романа – но и там и здесь даже грусть имеет теплый светлый оттенок. А с этим оттенком, с этим ощущением, равно как и с книгами, в которых он есть всегда тяжело расставаться…

Прочитав до того у Эверса лишь его прекрасный страшный рассказ «Паук», я и от этого романа ожидал того же – ожидал образного немецкого Лавкрафта, или, как минимум, немецкого Эдгара По. Но роман скорее напомнил мне Гофмана (и если подумать, то это даже логичнее). Я увидел гофмановское сочетание иронии и страха, когда бесшабашное насмешливое повествование вдруг бросается в неизъяснимую игру рока, в ожившие предания и тонкое описание человеческой жестокости. Это довольно редкое сочетание – так как, вероятно, не каждому автору оно под силу – но здесь, на мой взгляд, это играет; игра контрастов. Здесь гофмановское студенчество, похожее на лихой разбой, и гофмановская профессура (медицинская и юридическая), отдающая то чудачеством, то запретным знанием. Гофман изучал науку своего времени и вплетал её в свои истории – например, сомнамбулизм, и, кстати, он есть немного и тут – Эверс строит замок своего романа на медицине (процесс создание Альрауне, это ведь, по сути, искусственное оплодотворение – далеко идущая, почти научно фантастическая идея для 1911 года). Здесь есть и мотивы гофмановского двойничества, но не в плане раздвоения личности, а в плане соединения двух противоположных сил – успех и горе несёт Альрауне одновременно; природную непорочность и греховную страсть; она сама будто двупола, и мальчик и девочка. Последнее совершенно в эзотерическом духе, почти алхимический символ. Эзотерическое прорывается в сюрреалистических, будто зашифрованных, как кабала, интермедиях – и, по-моему, такой намёк на большую сложность, на более глубокие пласты восприятия истории, очень идет роману.

Но если это и Гофман, то Гофман двадцатого века, его начального перелома. Он будто стоит на гребне, по одну сторону которого – буржуазная пошлость, а по другую – грядущая развязность и распущенность. Удивительно, что при рекламе романа (сейчас) не стоит штампованное «Сенсационная история!». Не знаю, воспринимался ли он по выходу, как сенсационный, но даже сейчас, по-моему, он может наморщить нос любителям чистой морали. Из-под его строк, как сколопендры из-под камня, выскальзывает развращённость рискованная даже по нынешним меркам – степенные профессора, соблазняющие девочек и мальчиков, светские дамы, возбуждающиеся от созерцания хирургических опытов и вида казней, погружение в мир плотских увеселений, проституток и убийц; та же героиня с её мнимой, но визуальной двуполостью – опасная по нынешним временам вещь, не говоря уже о её «играх» с отчимом, и сексуальной (в её-то несовершеннолетние годы) властью над мужчинами. Однако это «Сенсационное!» и не возникает во время чтения. Во-первых, потому что автор оставляет всё фоном, рельефом фатума, чертами обезшкуренного мира. Он не смакует и не делает ставку на это – не старается привлечь всей сексуальностью и патологичностью романа смакователей оного или, наоборот, возмутить поборников морали (сейчас, к сожалению, многие авторы так и поступают). Не смакование разврата получается, а ухмылка по его поводу. Во-вторых, текст уносит – пропитанный иронией и фатумом, по-своему очень легкий в чтении (всё исключительно моё мнение, конечно же), он проглатывается очень быстро и воспринимается (лично у меня так было) цельно, без выпячивания каких-то отдельных вещей и примет.

Наверное, может быть несколько толкований его смысла (помимо буквального, конечно же). Но мне сейчас видится, что Альрауне в символическом смысле – богатство. Оно, как золото в сказках – металл, непригодный ни для чего кроме как обменных дел, добываемый из-под земли (как корень мандрагоры-альрауне), в которой лежат мертвецы. Оно – власть, практически мистическая. Оно открывает двери, умножает само себя, приносит успех и любовь сластолюбцев (заметьте, какой противоположный эффект Альрауне имеет у прислуги, людей по определению знающих физическую цену денег), заставляет терпеть унижения и тут же влюбляет в себя. Оно – счастье и несчастье, так как за нечестными деньгами приходит своя кара, так как оно же служит причиной бед, грабежей и убийств. Оно же – тут – как живое приданное, живой магнит, губит мужчин, молодых и старых, заставляет друзей стреляться насмерть. Отказ от него и попадание под его власть одинаково губительны. По-моему, есть в этом что-то…

Единственным минусом я мог бы назвать концовку романа. История, по-моему, раскалена настолько, что такое простое избавление мира от живого Альрауне кажется мне довольно простым. Но могло ли быть иначе?

Так что такая внезапная точка в истории, по-моему, хоть и не была великолепной в плане логики и голого сюжета, но нисколько не разрушило философского, мистического наполнения романа (а значит, именно оно и было важнее для автора). Да, не скажу, что мне это сильно понравилось, но, кажется, именно так было лучше.

Повесть «Мулла-Нур», озаглавленная как быль, более всего напоминает сказку. Эдакую смесь сказки русской и сказки восточной. Она о любви восточного юноши и восточной девушки и препятствиях в этой любви, о любви, ради которой нужно идти на подвиг, и едва ли не приходится идти на преступления; о любви, которой препятствуют (как в хорошей сказке) отчим девушки и нечистый на руку мулла. Сказка о смелости и честном горячем сердце. Собственно, сам Мулла-Нур не главный герой тут. Он трикстер сказки – честный разбойник, шутник со своими причудами и драмами, приходящий из тьмы лихого былинного разбоя и уходящий в никуда, но остающийся вечным; враг и друг героя, спасённый и спасающий. Есть тут герой и более комичный – баснословный враль, трус и самоотверженный друг Гаджи-Юсуф. Это к тому, что прекрасные персонажи в этой повести – хоть и по сказочному очевидные, но невероятно яркие, цветисто раскрашивающие повесть. На мой взгляд, они даже колоритней и интересней временами, чем главный по-своему непорочный Искандер-бек.

Я уже привык, что Бестужев-Марлинский любит отвлечений, а иногда и слишком уж любуется собой, своим остроумием, своими философскими замечаниями. Здесь он тоже отвлекается, и отвлекается часто, но это только красит историю. Здесь всё его отвлечение (ну, большая их часть) – это неподдельный колорит востока, Дербента, это тонкости и нюансы: от нюансов отдельных слов, до бытовых обычаев и черт характера своих героев. Он тут едва ли не путеводитель по миру «азиатцев» (его выражение) – и в этом есть своя красота и ценность. Но ещё приятнее, что он в этом путеводителе чаще бывает насмешлив, не без любви, но и не без иронии, не без острых замечаний описывает он местные нравы и характеры – он-то знает, о чем говорит, в это верится – и, в то же время, разве не такие герои «Тысячи и одной ночи», не над теми же пороками смеётся их неизвестный автор?

Как сказка или притча повесть проста (а временами и велеречива в описании красот природы и явлений души) – но приятно её читать из-за яркости персонажей, из-за авторской колкости и его проникновения в детали и тонкости восточного мира. И концовка. Есть в ней что-то.

Я вот читал и чувствовал, что повесть эта – одно из последних произведений автора. Есть в этом, уходящим за горизонт, недосказанном что-то трагичное, фатальное, как грядущий уход в вечность, предчувствие его… Для меня в этом было что-то мистическое, трогающее…

Да, прусская надменность здесь иногда достигает карикатурной высоты. Но в этом же есть и своеобразие – в рассказе события Первой мировой войны, однако, можно представить эту же историю и во времена Второй мировой – так ярка там немецкая жестокость. А немецкая логичность и рассудительность героя-рассказчика хорошо подчёркивает сверхъестественные странности, происходящие с экипажем подводной лодки.

Видно, что рассказ на самом деле ранний – уже есть затопленные циклопические сооружения, есть странные артефакты и сверхъестественные ритуалы призраков. Но всё это близко, но ещё не воплотилось в атрибуты авторского мира «мифов Ктулху»

. Но уже очень-очень близко. И эффект от таинственных сооружений на дне морскомуже есть – создается фирменная лавкрафтовкая тревога.

Лучшее, что можно было сделать с предыдущей повестью («Том Сойер за границей») – это забыть её. И здесь автор старательно игнорирует её события, и даже упоминания о них, видимо признавая за той фантасмагорической историей её полный провал.

Здесь всё гораздо лучше. Конечно, повесть не дотягивает до «Приключений Гекльберри Финна» (романа, на мой взгляд, лучшего и в цикле, и во всём авторском наследии, да и, попросту одного из лучших в жанре подростковой литературы) – там, благодаря объёму было не только собрание приключений и злоключений героев, но, в широком смысле, и галерея Америки глазами плутоватого, но честного (такое вот сочетание качеств) бродяжки. Здесь для этого нет объёма. Но эта история вполне могла входить в тот роман. По моим ощущениям. Здесь тоже – плуты, разбойники и соседская месть. Понравилось, что герои, занятые одной историей

, в конце концов, натолкнулись на другую, происходящую параллельно , и обе эти истории оказались трагическим образом связаны. Авторская ирония, непосредственность и наивность героев (история ведется от лица Гекльберри Финна) очень приятны. Хотя временами это срезает проявляющийся драматический накал –

Конец (

вдруг явственно напомнил истории о Шерлоке Холмсе Конана Дойла – то, как внимательность к деталям и умение сопоставить факты (дедукция?) позволяют Сойеру распутать дело. Даже манера артистически всё подать напомнила Холмса, хотя соответствовала и характеру самого Тома. Аналогия была для меня слишком навязчива. Как в фантасмагорическом путешествии на баснословном воздушном шаре по свету в повести «Том Сойер за границей» чувствовался Жюль Верн (или пародия на него?), жутко диссонирующий с главными и самыми известными романами цикла. Так и тут чувствовался Конан Дойл («Том Сойер – сыщик» вышел в 1896; «Этюд в багровых тонах» в 1887, а «Знак четырёх» в 1890, истории о Холмсе были очень популярны в Америке, и если не ошибаюсь, то у Твена есть даже откровенная пародия на него), но значительно мягче, не разрушая авторскую манеру и авторский мир.

Зачем это автору, имеющему свой особый и не менее шедевральный мир, повторять своего известного (но с известностью равной, по-моему) коллегу – я не очень понимаю. Но он творец, ему виднее. К тому же, это всего лишь мои необоснованные «подозрения». Главное, что история всё же получилась неплохая. А то после «Тома Сойера за границей» я совсем уж отчаялся.

Я, прочитав «Собор Парижской богоматери», влюбился в Гюго. Есть что-то восхитительное и страшное в его манере доводить драму до космического накала, сталкивать лбами героев, идеи, мировоззрения, выводить на свет борьбу противоречивых истин, и никого не жалеть, устраивая в кустах не рояли, а капканы и пушки. И сейчас, тут, это всё есть, и чтение похоже на шторм, роковую игру стихии, с затишьями и чудовищными шквалами. Да, это другая история. «Собор Парижской богоматери» – история в себе, хотя и там есть исторические места, персоны и реалии, есть своё время, но это больше романтическая история, чем сугубо историческая. Но здесь роман о революции. И я готов снять шляпу перед автором, который показал революцию такой – не обеляющий ни одну сторону, показывая её безжалостность, бескомпромиссность. Он и тут символичен – и этот символизм не будь в нём накала, мог бы показаться слабостью, но для меня он таковой не кажется. Это треугольник борьбы: Говэн – Симурден – Лантенак; узы крови и духовного родства, будущее, настоящее и прошлое, борьба революции с контрреволюцией и сама с собой (борьба террора с гуманизмом). Да, симпатии автора проглядывают – и немало через этот же символизм: трое детей в романе это, конечно же, будущее Франции – заметьте, крестьянские дети, в своей чистой наивности символически разрушающие священную книгу и родовую дворянскую реликвию. Но, даже оглядывая с высоты своего демонического авторского полёта Вандею, он признаёт и её героизм, её право на свой взгляд на мир, и, даже, признаёт, что и из этого горнила, из её руды, вышло нечто славное, вплетённое потом в душу нации

А в Париже он видит свой разлад, свою бесконечную, иногда мелочную войну… Да, он на стороне гуманизма, на стороне гуманиста Говена, – понятно и очевидно; но это не отменяет всю лающуюся кровь, а рельефный железный Лантенак всё так же интересен, как и остальные герои.

Как и в «Соборе Парижской богоматери» автор пускается иногда в широкие описания – будь то Конвент, жизнь вандейских крестьян или дотошное описание башни Доль, декорации финальных сцен. Но всё это, на мой взгляд, очень уместно, всё так же проносит в себе густой символизм, всё так же полно внутреннего противоречия, и всё так же продвигает историю и авторскую мысль вперёд. А заодно и служит некоторой относительной передышкой. В романе много событий, катастроф и военных столкновений – от борьбы со стихией и сорвавшейся пушкой (стихийной, как сорвавшийся с цепи террор!), до детального кровавого боя единиц против тысяч – и, надо помнить, что Гюго, как настоящий хороший автор (демонически хороший автор!), умеет сделать ситуацию максимально тяжёлой, умеет подкинуть дров в топку. А за этими физическими боями идут бои непримиримых идей, противоречивых истин – борьба внутри человека и вовне. И я обожаю Гюго за умение показать эту борьбу и противоречивость остро, неразрешимо. Ведь именно это и показывает революцию и гражданскую войну более глубоко, чем борьбу старого с новым.

Да, этот роман, возможно, проще (я ведь читал у Гюго только «Собор Парижской богоматери», и не могу отделаться от сравнения с ним), его символизм более лежит на поверхности. Но, возможно, тут и нельзя было иначе. К тому же, тут сильнее всего видны принципы автора, как личности, его гражданский гуманизм (что не мешает ему быть демонически безжалостным к своим героям). И всё это «на поверхности», всё это «очевидно» всё же содержит в себе глубины и «неочевидности», противоречия не разрешаемых споров, только лишь затенённых будущим, которое, как всегда, всё сгладит и расставит (или не расставит?) всё по местам. А для меня это было ещё и из разряда аналогий, разряда «подумать о своём», о нашей революции и гражданской войне – и тут тоже было немало мыслей.

Да и попросту – это роман, который читается с невероятным увлечением. По крайней мере, так было у меня.

Мне видится, что есть тут некоторое противоречие. «Попытки толковать хорошую литературу, распознавая в ней главным образом жизненный опыт и черты личности автора, почти никогда не приносят убедительного результата…» – заявляет автор, и мысль эта очень верна и ценна сама по себе; её бы повесить на стену многим любителям отождествлять героев и их идей с авторскими идеями. Однако, как только автор начинает описывать детство и личность Лавкрафта, так невозможно не отделаться от ощущения, что он, пусть и поверхностно, но напоминает многих своих героев – чудаковатый, замкнутый, подверженный хандре и смене увлечений, выросший в окружении книг, в семье с недостатком душевного спокойствия…

Читая эту статью, чувствуется, что её автор, что называется «глубоко в теме», и, мало того, идей, философская эстетика Лавкрафта, её глубинные мотивы и значение автору очень близки – с такой любовью, даже с похожей на лавкрафтосвскую, но, как видится, своей патетикой, он всё это приводит. Это приятно.

Есть ощущение, что статья гораздо старше 2000 года. Это чувствуется по транскрипции имен, которые сейчас уже получили устоявшуюся форму – Стоукер, а не Стокер, Радклифф, а не Радклиф и т.д.. Да ещё в моменте с «Дракулой», сейчас более популярна версия, что Стокер, всё-таки если и не знал подлинную история «валахского господаря», то слышал легенду о нём. Всё это (да ещё некоторое ощущение только протоптанной тропы) намекают, что статья писалась ещё до того, как тиражирование в России Лавкрафта и статей о нём «стало мейнстримом». Есть такое стойкое ощущение.

На мой взгляд, по современным меркам ничего удивительного в рассказе нет. Но лучшее в нём – это как раз таки его классическая мягкость 50-х годов. С момента появления собственно проспекта всё последующее кажется довольно прозрачным. Подвохов или крутых поворотов нет, хотя есть некоторая тревога, что эти подвохи и обманки могут быть. И, возможно, были бы, будь он написан сейчас, и будь его цель – удивить. Но нет, это всего лишь лирический, чуть грустный рассказ об одиночестве в большом безразличном мире, незаинтересованном в счастье человека, и о мечте, упущенной в последний момент. «Всего лишь». Чем-то это напоминает рассказы Брэдбери, в которых часто сюжет «всего лишь», но есть своё очарование и трогательная проникновенность ощущений.

А ещё интересно: был ли этот сюжет (экранизация этого рассказа) в «Сумеречной зоне» тех лет – той самой, черно-белой, дешево скроенной, но душевной? Что-то похожее в нём есть.

Не помню, кто сказал: если на землю нападут инопланетяне, найдутся люди, которые будут на них работать. Такова мера человеческой низости. У Лавкрафта частенько рядом со сверхъестественным злом ходит зло человеческое. Но в основном это какие-нибудь сатанисты, культисты-фанатики. Здесь же, на мой взгляд, нечто иное. Несмотря на участие в общих религиозных таинствах, постоянно звучит слово «агенты», и у этого слова есть определённый окрас. Так что мысль, которую я привел в начале, я прочувствовал тут впервые за всё время чтения Лавкрафта. Но это, конечно же, не главное.

Я бы отметил тут интересную особенность – неземные существа показаны практически сразу, без всякой раскачки. Обычно всё-таки автор старается подвести к их появлению, здесь же мы узнаём о них сразу. Это немного необычно. Да ещё любопытно, что герой-рассказчик оказывается человеком скептически настроенным, холодным (настоящий ученый как-никак), и его взгляд на собственную историю со стороны в конце только укрепляет в этом ощущении.

Но. Это же превращается в минус где-то в середине повести. В какой-то момент чётко сформированное представление о герое рушится –

Для меня это был как камень, который бросили на тонкий лед – ощущение с этим раскололось. А ведь многое было в повести на высоте – например, описание физического противостояния Экли с пришельцами (осада дома таинственными враждебными существами – прекрасная черта любого произведения жанра ужасов), и, конечно же, погружение в интригующую мифологию авторского мира Ктулху (а тут уже с впаянными в неё отростками от Эштона Смита и Белнапа Лонга). Но – поступок, не соответствующий характеру персонажа, – и доверие к рассказу трещит по швам…

Очередное очень крепкое произведение Лавкрафта из мифов Ктулху. Густое своей атмосферой и наполнением. Да, стиль у него хроникёрский, газетный. Но здесь этот стиль смотрится выигрышно – создаёт напряжение и сжатость. К тому же в нём хватает место не только фактам и намёкам, но и мрачным описаниям местной природы, таинственных столбов и древних, будто бы природных, алтарей. К атмосфере добавляет и колорит захудалого деградирующего народа – ощущение отшиба мира, отрезанного от городов и физически и морально (даже такое чудовищные события и прочие странности не выходят за его приделы более чем высмеивающими заметками в окружной газете). Отчуждённость не менее пугающая (хоть и относительная, так как тройка учёных-героев приходит в Данвич извне), чем отчуждённость космического пространства.

Ещё одна особенность – опять относительная, так как мотивы вырождения человеческого существа (например, «Крысы в стенах» или «Артур Джермин») часто присутствуют в творчестве Лавкрафта, но здесь, по-моему, они достигли своего апогея – этот рассказ вплотную приближается к тому, что сейчас называется «боди-хоррор». Некоторые сцены напоминают мастера Кроненберга – растущие из тела щупальца и прочие метаморфозы, бесформенные груды плоти с половиной огромного человеческого лица и так далее. И, заметьте, без всякого там «неописуемое» и прочих авторских отпекаемых фраз.

А ещё рассказ плотно наполнен действиями. Это одно из немногих произведений, где есть практически кинематографическая борьба добра со злом (человека с темными силами). Герои не жертвы обстоятельств, болтающиеся в паутине роковых сил – они действуют, и это заставляет буквально чувствовать тот род страха перед сверхъестественным неизвестным, который связывает мышцы, и который приходится рвать каждым своим действием. И это будто прячется под, казалось бы, сухим хроникерским стилем повествования. Крепчайшая вещь Лавкрафта.

А, вот и оно! Я так и знал, что подобное произведение должно быть у Грина. Произведение, в котором напрямую сошлась бы реальность – Петроград с его зимним холодом, талонами на питание и продавцами щепок – и его романтический солнечный мир (удивительно, что произведения Грина о его стране, Лиссе, Зурбагане, и т.д. не объединены здесь в один цикл). Тут, на мой взгляд, очень много символического, много, будто выведенного на свет, авторского видения, авторского убеждения. Большая часть произведения Грина это и есть тоска северной березы по южной пальме. Они, по сути, и есть то фанданго, что звучит в холодной ненастной авторской действительности. И символического перемещение героя из одного мира в другой происходит символически через произведение неизвестного художника, которое известные, но бездарные художники пренебрежительно называют мазней. И критика товарища Ершова на подарки заморской делегации – зачем эти гитары, шелка и раковины, ведь это не дрова и картофель, всё это вымысел – напоминают критику на самого автора (не читал об этом, но наверняка такое было), разрушающую всю красоту мечты и фантазии. И то, что герой, в итоге, жил параллельные жизни –

– тоже, будто символическое отражение авторской жизни…

И ко всему прочему, это очень приятный рассказ сам по себе. Великолепный язык – осязаемый, чёткий, немного необычный (я вдруг понял, что по детализации он чем-то напоминает мне Набокова). Интригующий сюжет, в котором героя влечет сквозь череду странных событий – мистических и интригующих. Прекрасные психологические детали (например, Бам-Гран вдруг напоминает свиту Воланда с его превращениями и ажиотажными чудесами). Невероятно приятное чтение. И, возможно, в своём символическом смысле – самый важный рассказ в творчестве автора.

Конечно, прекрасный фильм Хичкока во многом (и очень важном) спойлерит данную историю (уверен, что тех, кто смотрел фильм гораздо больше, чем тех, кто сначала читал рассказ). Однако и без этого в нём много такого, что заставляет им восхищаться. В первую очередь это сама потрясающая задумка. Это детектив (нуар/триллер) в котором герой в буквальном смысле прикован к одному месту. Всё «расследование» ведется из одной точки обзора – сам герой называет своё положение «за сценой». Его положение очень необычно – и именно это идею я считаю особенно прекрасной. История (изначально скрытая от него) проявляется сквозь тонкие психологические замечания, и только потом – уже более характерно для детектива – подтверждается логическими умозаключениями. Это тоже очень любопытно и интересно. Ну, и на сладкое, ближе к концу всё превращается в опасную борьбу умов (надо сказать, противник героя оказывается весьма опасным), тут же перерастающую в борьбу физическую, острота которой заключается в полной беззащитности героя. В итоге – мощнейшее напряжение в таком небольшом произведении. Да, меня лично, слегка подкислила концовка,

Но это не меняет моего главного вердикта: «Окно во двор» – вещь в чём-то необычная (в рамках жанра), с удивительной задумкой, напряжённая и интригующая, вполне заслуживающая того внимания, что обернулось не одной а несколькими экранизациями а так же титулом негласной визитной карточки Вулрича-Айриша. Действительный шедевр детективного рассказа.

Кто-то уже заметил, что произведения Грина напоминают сны. Это действительно так. Но чаще это грезы о далёком, уход от реальности в мир романтический, в собственную страну с городами Лисс, Зурбаган и другими (эдакая страна снов от Грина, находящаяся где-то близко, но так далеко). И этот рассказ – тоже сон. Но на этот раз страшный. Не уход от реальности, а кошмар отражения реальности в горячечном липком сне. Голод, разруха, холод. Он кошмарно визуален, сюрреалистичен и тревожен – бесконечное пустое здание с кипами бумаг, штабелями оконных рам и призраками, существа, меняющие лица и претворяющиеся людьми, не работающие телефоны, что связывают с желаемым человеком, и так далее и тому подобное. Это обратная сторона сна, написанная с тем же авторским мастерством (одновременная красота и канцелярская дотошность языка только усиливают ощущение необычности). Как сон эта история завораживает и, даже, заставляет не сомневаться в происходящем, не замечать его сюжетной нестройности

А яркие картины будто имеют смысл, пусть и лежащий не так глубоко – Но главным лично для меня было не он, а именно погружение в тяжёлый, странный и яркий сон. На самом деле не каждый автор может вызвать такое состояние.

Не понимаю претензий по поводу «не научности» рассказа. ИМХО научность в него и не закладывалась. Это ужасы. Вполне себе лавкрафтовские ужасы, только вместо «Ктулху фхтагн» тут несколько иная магическая формула. В чём-то он напоминает ещё и «Паразитов сознания» Уилсона – у меня были такие ассоциации. Но не в этом суть. Это рассказ, нацеленный на первый удар – лаконичный, нагнетающий атмосферу непоправимого бедствия, вовремя оборванный. Первое ощущение от него (у меня лично) – очень сильное. Жутко. Крепкое послевкусие из-за того что остаются неразрешённые вопросы – и они-то и тревожат; они-то и создают ощущения лавкрафтовских темных глубин неименуемого и необъяснимого. Это потом будет казаться, что сшит он довольно просто –

Но это уже после, если сподобиться прочитать его снова (а вот и не стоит так делать – стоит ограничиться одним прочтением, и всё будет хорошо). А вот первое ощущение очень сильное. Интригующее. Лавкрафтовское. И, кстати, название весьма созвучно его рассказу «Извне» («Из потустороннего мира») – так, маленькая деталька.

Я это произведение слушал в «Модели для сборки», оно было на плеере, который я когда-то купил. Слушал дважды – тогда, в 2007-м, и сейчас. Сразу скажу, в первый раз мне понравилось больше. Тогда не так бросался в глаза налёт пафоса, не раздражали громкие фразы и обилие огненных шаров, молний из рук, призрачных хлыстов и иных атрибутов фэнтезийного махача (простите за сленг, но лучшего слова не подобрать) – такие вещи я сейчас называю: «переиграл в компьютерные игры».

Но и тогда и сейчас ощущалась и другая сторона истории – её крепкий, классический в хорошем понимании этого слова, конфликт. Причем внутренний конфликт гораздо сильнее внешнего – и это, на мой взгляд, очень хорошо. Именно он заставляет сопереживать героям – особенно второстепенному, последнему недоучившемуся жрецу друиду. Через него ощущается густая печаль созерцания разрушения прошлого. Именно его сложный выбор (попытка такового) держит на себе особое внимание. А вместе с ним – опять-таки по-хорошему классическое – ощущаются внутренние эмоциональные токи самого главного героя; он, как водится в хороших историях, в конце чуть иной, чем в начале, и это чувствуется очень тонко.

Ну, и очень необычный (для меня, мало читавшего отечественную фэнтези) мир – по сути, альтернативная история: средневековье, в котором происходят разборки магических кланов а-ля Ник Перумов (уж этого-то я читал).

И всё это во многом компенсирует то, о чём я сказал в начале. И рассказ в итоге доставляет определённое удовольствие.

Ожидания у меня были большие. Но не оправдались.

У Лавкрафта есть свой собственный сюжетный и художественный штамп, но есть и огромное своеобразие, свой подчерк, своя манера, и, даже, глубина. Но, на мой взгляд, от всего вышеперечисленного здесь есть только художественный штамп. Проще говоря, когда читаешь большую часть историй Лавкрафта, кажется, что их мог написать только Лавкрафт. А здесь, кажется, что этот роман мог написать, конечно же и Лавкрафт, а мог и кто угодно другой. Какая-то усреднённость, если не сказать (как бы кощунственно не звучало) посредственность. Даже финал –

– это не совсем похоже на Лавкрафта, он будто подстроен под общий, средний художественный вкус читателя того времени, как какой-нибудь фильм ужасов студии «Хаммер». Не похоже это на Лавкрафта.

Даже привязка романа к авторской мифологии выглядит тут какой-то формальностью, будто автор добавил их в последний момент. Упомянутый вскользь «Некрономикон», хотя без него можно было легко обойтись, ведь главная книга здесь – сочинение реального Бореллия. Пару раз упомянутый Иог-Сотот – хотя в данном контексте логичней смотрелся бы сам дьявол, или кто-то в этом роде. Единожды упомянутый вскользь Рэндольф Картер (это позволило внести данный роман в цикл о Картере, а реальное, хоть и эпизодическое, присутствие Картера в рассказе «Вне времени» – нет), хотя, на мой взгляд, это упоминание шло истории только во вред: для друга Картера, с которым, видимо, велись беседы на оккультные темы, доктор Виллетт разбирается в истории слишком уж долго. Эта история не из мира Ктулху, или Мира сна и их переплетений.

Такие вещи сеть в наследии Лавкрафта, но я лично люблю его не за них – поэтому и хочется назвать эту тему банальной.

Роман написан хроникерским, журналистским языком – и где-то ему это идёт

, но где-то и нет; где-то он превращает персонажей в картонные фигуры; где-то создаёт накал, а где-то его полностью рушит. К этому добавляется сюжетная беда – то, что две истории (Карвена и Варда) во многом друг друга повторяют (от этого становится немного скучно). И кстати, о штампах – этот же путь героев во многом напоминает иных похожих героев других историй Лавкрафта, например Сайдема из квартала Ред-Хук. А во-вторых,– и это, по-моему, главная беда – уж слишком всё лежит на поверхности. Что произошло с Вардом, кем был доктор Аллен и прочее – всё это видно практически сразу. Выводы героев (Виллетта и старшего Варда) значительно запаздывают и вызывают даже некоторое раздражение.

Но не всё плохо. Были и действительно жуткие моменты.

К тому же эта система некромантии, которую показал автор, выглядит довольно интересно (и поэтому я выше беру «банально» в кавычки). Сам сюжета (идея сюжета) явно повлияла на многие фильмы ужасов, не связанных напрямую с Лавкрафтом – это чувствуется. А ещё понравилось описание Провиденса в начале. Единственные живые, полные красок и любви описания – чувствуется, что в этот момент за ощущениями Варда стоял сам автор.

Если суммировать всё вышесказанное, то скажу: ощущения у меня тут, как ощущения от рассказа Хоффмана Прайса «Повелитель иллюзий», после прочтения «Врат Серебряного Ключа» – видны клочья текста, клочья ужаса, клочья исключительно лавкрафтовского мастерства, но лишь клочья в составе большого текста (в нём иногда даже вспышки лавкрафтовского пафоса с упоминанием космического ужаса смотрятся наигранно), будто автор не смог грамотно распределиться в пространстве романа. И именно в этом я вижу источник замеченных мной (все, конечно же, субъективно) бед «Истории Чарльза Декстера Варда».

Если честно, то я не так сильно проникся самым известным произведением Грина – «Алыми парусами». Я слишком многого от них ждал, а получил лишь, да, прекрасную в плане стиля, но всё-таки простую, незамысловатую сказку с простым и незамысловатым сюжетом. И за этот роман я брался уже без особенных ожиданий – и надо же было так случиться, что именно тут я и получил всё то, что ожидал получить от «Алых парусов». «Золотая цепь» оказалась чудеснейшим произведением. Великолепный стиль – это уже можно было ожидать после «Алых парусов» – но тут я выделил бы ещё и диалоги; настолько они яркие, характерные, по ним одним можно составить представления о личностях героев, их настроениях, их позах и движениях. По правде сказать, для меня теперь «Золотая цепь» один из эталонов в плане диалогов. Да и в плане стиля тоже. В нём есть что-то «не гладкое», очаровательное в своей тонкой нестандартности – это когда любой иной писатель на автомате поставил бы всё просто, избитым словом, а тут вот, хоп, и при кажущейся простате что-то эдакое, слово или выражение, -– и вот уже всё приобретает выпуклость, имеет свой тонкий оттенок. По-моему, это высочайший класс владения языком.

Сюжет. Если вот так по памяти перебрать его, то он не покажется столь уж витиеватым – герой волей случая учувствует в романтической истории. Но очарование тут в другом. В том, как сильно наполнена эта история ощущениями. Я где-то читал, что высший класс художественного мастерства это умение передать что-то невыразимое. И здесь есть это невыразимое. Роман – это молодость. Наивная, горячая, иногда комичная; это ощущение чего-то важного, что вот-вот настанет, а на самом деле уже настаёт – и всё с тем печальным оттенком прошлого, которое ощущается только через множество лет, с чувством одновременной находки и потери; впечатление, оставшееся навечно не по масштабу событий, а по масштабу тех изменений оставшихся на душе. Всё это есть, и всё это перерастает сам роман, оставляя долгое неповторимое послевкусие…

А ещё роман наполнен увлекательной и манящей таинственностью. Таинственностью сказки с фантастическим дворцом и его красотами, фантастическим богатством. Мистической таинственностью скрытых коридоров и залов, подслушанных разговоров и загадочных автоматов. Мистической таинственностью судьбы – с богатствами, имеющими чужое темное прошлое, и приносящая исполнение мечтаний и, в то же время, отдаление того, что на самом деле дорого; судьбой, в которой счастье близко, но может быть скоротечно, а рядом с друзьями всегда есть недруги. Таинственность детектива, в котором герой видит лишь осколки картины, и будто по волне несется к исполнению чужих, скрытых от него планов, настроенных разрушить другие скрытые от него планы. Таинственность чужих судеб, которые видит герой, которые его манят, и которые, как настоящие чужие судьбы, никогда не будут полностью открыты для постороннего. Таинственность грез, слов и слухов. И таинственность первых серьезных чувств – не понятых до конца, но тревожащих подчас очень долго, до конца жизни. И всё это сливается в таинственность молодости – ведь такой она и кажется спустя долгие годы.

И вот уже и не скажешь, что сюжет простой и короткий, в нём и сюжетов оказывается много – это история золотой цепи, Ганувера, Дигэ, Эстампа, Дюрока, Молли, история создателя говорящего аппарата-предсказателя и других, частью лишь зацепленные автором, услышанные и увиденные героем, но оставляющие четкое ощущение их значительности, их цельности – будто в этой книги есть листья других книг, так естественно перекрещивающихся с этой. Удивительное ощущение.

И прекрасный роман.

«Цвет из иных миров» кажется мне вещью у автора неординарной. Она практически лишена всякого авторского штампа (а он у Лавкрафта есть, мало того, некоторая часть произведений именно на нём и строится). Да, это тоже космический ужас, если уж вспомнить, откуда пришло зло. Но, в отличие от иных сил космического зла (в первую очередь из пантеона монстров Ктулху), это кажется идеально чуждым. Оно не бог, не разумный пришелец, или обитатель космических бездн. Оно просто чужое (недаром же несколько раз упоминается его возможная прописка не в этой вселенной), чуждое – оно лишено понятной логики и анатомии. И эта чуждость пугает. Как и общая странность происходящего и чудовищность метаморфоз окружающего мира.

А ещё – обычно герой Лавкрафта люди действующие: оккультисты или случайные свидетели страшных событий, но они действуют. А в данном случае пугают психические преображения несчастной семьи Нейхема –

Мне не раз попадались фильмы ужасов с такой атмосферой – болезненная отчужденность, в которой проявления зла выглядят ещё более давящими. Возможно, именно поэтому данный рассказ так часто экранизируют, хотя все экранизации, на мой взгляд, не дотягивают до литературного оригинала. И здесь это ощущение, эта атмосфера действует очень крепко.

Ну и визуальная картина (вот там, в самом конце), добавляющая своего колорита в эту пугающую и атмосферную историю. Но на то он и Лавкрафт – признанный визионер страха.

Надо сказать, этот рассказ произвел на меня довольно сильное впечатление.

Несколько несвязных мыслей в конце:

Единственное, в чём чувствуется время написание – отсутствие слова «радиация». Хотя во многом – сейчас – оно напрашивается.

Не напоминает ли это существо монстра из романа «Оно» Кинга – Живые огни?

И «финальный босс» в «Мёртвом море» Тима Каррэна (роман-то ведь во многом постмодернизм от жанра ужасов) – эта живая радиация, питающаяся людьми, и, кстати, прибывшая из других измерений, – тоже оно?

Хотя в обоих случаях, в отличие от рассказа Лавкрафта, эти существа слишком уж осознанно злобны по отношению к человеку. Тут же есть ощущение иного – оно просто чуждо, как чудовищная и чуждая сила стихии, по-моему. Такова её впечатляющая инаковость.

А ещё это нечто напомнило мне то разноцветное пятно в форме человеческой фигуры в рассказе «Брошенный дом». Не знаю, но почему-то хочется найти некую скрытую связь между этими вещами Лавкрафта. Может быть, она действительно сеть?

Конечно, здесь есть некоторые вещи, которые очень понравились мне во «Вратах Серебряного ключа» –

Казалось бы, это должно было чуть ослабить моё восхищение «Вратами Серебряного ключа», но нет – так как «Врата Серебряного ключа» показывают на этом примере, как важно исполнение. Да, эти идеи и общие контуры сюжета одни и те же. Но насколько же безграничной и дерзкой кажется на этом фоне фантазия Лавкрафта – в ней сквозит бесконечностью времени и пространства. Я уж молчу про другую грань исполнительского мастерства – здесь многое кажется плоским и даже наивным, И такое – во всем рассказе, и на перевод тут особо не попеняешь. И вторая часть рассказа –

На самом деле я отдаю себе отчёт, что, возможно, этот рассказ не показался мне столь слабым, не читай я перед этим «Врата Серебряного ключа». Но стереть себе память, чтобы по достоинству оценить работу Хоффмана Прайса я не могу. Однако пару баллов я всё-таки прибавлю за то, что его работа как минимум стала первоосновой для такого замечательного рассказа.

И опять я получил не то, что ожидал – в лучшем смысле этого слова. Продолжение великолепного «Серебряного Ключа» виделось мне столь же чарующим. Но стиль здесь был совсем иной – стиль работ именно «Мифов Ктулху». И начало довольно обстоятельно пересказывало фактические события «Серебряного Ключа». И я уже начал слегка разочаровываться, но тут начался настоящий вихрь. То, что рассказывал странный индус, всё накатывало и накатывало – да, это было ближе к историям из «Мифов Ктулху»: запредельная древность, переходящая в бесконечность, неземные сущности с возможностью богов, иные миры и планеты, населенные странными существами. Но все это накатывало, превращаясь в водоворот – и росло, росло, поражая масштабом. Переходы от одного состояния к другому, более сложному;

; вселенского масштаба идей, расширяющие (как настоящее оккультное произведение) представления о реальности и времени. Весь авторский пантеон (и даже чуть больше) вываливается на страницах этого довольно длинного рассказа – и происходит это очень сжато, но органично, убедительно и увлекательно. Ощущение чем-то напоминает другой соавторский рассказ Лавкрафта, «Ужас в музее» (и там, кстати, тоже мелькнул этот странный индус!) – полный паноптикум существ авторской мифологии. Но там, все они стояли на полке, а здесь подвижно сновали по вечности. И масштаб. Конечно, масштаб этой истории переплюнуть трудно.

Да, эту историю тоже можно назвать путешествием, возвращением к самому себе. Просто в «Серебряном Ключе» все это, и путешествие, в котором, как водятся, происходят внутренние изменения человека, и возвращение к самому себе, то есть, к тому, что ты представляешь на самом деле, были в ином ключе – ключе Мира Сна с его завораживающей красотой притчи. Здесь же – в ключе «Мира Ктулху». Ключе фактическом.

Но этот масштаб, этот масштаб!..

Кстати, интересная деталь, на мой взгляд, Филлипс тут это, несомненно, сам Лавкрафт. Автор открыто вывел самого себя (да ещё рядом со своим альтер-эго Картером), я такое вижу у него впервые – а вот его коллеги по перу внедряли Лавкрафта в свои истории довольно смело.

P.S. На самом деле и «Серебряный Ключ» и «Врата Серебряного Ключа» каждый по-своему выбили меня из реальности, пару дней после них я ничего читать не мог. Это лучшая характеристика того, как сильно обе эти вещи меня впечатлили.

На мой взгляд, этот рассказ – один из важнейших; центральный в цикле о Рэндольфе Картере и Мире снов и, возможно, один из главных во всем творчестве Лавкрафта, если вспомнить, что Картер является неким альтер-эго автора. На мой взгляд, именно тут и произошло превращение Картера из простого героя страшных рассказов Лавкрафта в странника по Миру сна, проводника эстетических принципов автора. Рассказ, по сути, это биография Картера (упоминаются и события двух предыдущих рассказов – автор будто вживляет их в новую концепцию Картера). Здесь и он, и манера его раскрытия мне напомнила чем-то Крейслера у Гофмана – такая же насмешка героя, вынужденная, как реакция на пошлость и плоскость окружающего мира, тяга пусть к сумрачной, но запредельной красоте, скептический взгляд на общество, на христианство и атеизм, и поиск, щемящий поиск утраченного…

В этом рассказе нет Мира снов, но есть его отражение в душе героя – мечты, ощущения забытого сна, вечная цель. В какой-то момент мне в голову закралась странная, выходящая за рамки логики рассказа мысль: а не есть ли весь этот огромный чарующий и страшный Мир снов со всеми его красотами созданием мыли и грез исключительно Рэндольфа Картера? Он здесь кажется человеком, чей внутренний мир вполне мог создать такие огромные самостоятельные полуреальные пространства.

В рассказе замечательный язык – язык, каким автор изображает Мир снов. Но перенесённый сюда, в мир реальности, изображая его и самого героя, это язык кажется мне ещё более привлекательным. Создается удивительная атмосфера – когда всё красиво и немного мрачно, эдакая поэтичная и притягательная закатная красота, но лишённая пафоса и байроновского высокомерия, сбитая ощущением скрытого вселенского одиночества и грусти.

И довольно занятный сюжет, я бы даже сказал необычный сюжет – выпадающий из авторского штампа как истории ужасов Ктулху, так и историй Мира снов;

Я обратил внимание, что истории Лавкрафта редко идут от третьего лица – чаще они являются некими исповедями или чьими-то найденными записками (почти как «найденные плёнки») и дневниками. Этот же рассказ от третьего лица. Да и профессия героя кажется довольно оригинальной для авторского наследия – полицейский. Пусть мистик в душе, но по профессии полицейский. Однако эта профессия вводит в некоторое заблуждение. Можно ожидать от истории детективной интриги или расследования какого-нибудь темного дела, но этого нет – всё написано в обычной для Лавкрафта хроникерской манере, так как она могла бы быть почерпнута из газет. Герой тут больше свидетель истории (и лишь в конце, как водится, участник) – таким образом, его профессия как будто и не влияет на её суть. Не очень-то характерно для служителей порядка.

У Лавкрафта часто криминальные и полукриминальный слои общества находятся в соседстве с тайными богомерзкими знаниями и ритуалами. Вещь не новая. Вспомнился, например, Гофман, у которого разбойники частенько оказывались служителями сатаны. Это психологическое. Криминальные дела противоестественны, ненормальны с точки зрения морали, религии и права, а это уже практически проделки дьявола и его приспешников. Две вещи, идущие рук об руку. И здесь Лавкрафту удается, на мой взгляд, весьма убедительно нарисовать картины места лишённого закона и морали – мрачные халупы, притоны, разноголосое и разноликое общество обитателей доков – настоящая выгребная яма города. Расизм? Это обвинения в данном контексте я не очень-то понял… Контрабанда и незаконная иммиграция в данных «городских красотах» вряд ли была бы похожа на общество одетых с иголочки джентльменов. В чём я увидел легкий перекос, так всё-таки в этом упорном авторском давлении, что вот все, непременно все подобные места и личности сохраняют некие первобытные оккультные знания…

Второй момент, который меня смутил, был тот самый апогей –

Вернее, как это описано. Всё же Лавкрафт чаще действует описанием какой-то одной детали страшного, или нагнетанием атмосферы и жуткой недосказанностью. Для меня это было не так уж и страшно (и вправду напоминало бред героя), как исступлённая тонкость и намёки в других работах автора, и даже не так тревожно, как сквозящий жуткий смысл происходящего в хроникерских описаниях событий в Ред-Хуке здесь же, в первой половине рассказа.

Я так и не смог понять, да и информации не нашел, что странно, учитывая культовый ныне статус автора, был ли этот рассказ написан (цитируя примечания) «совместно или для Гарри Гудини». И то и другое было бы поразительным фактом, ведь Гудини уже при жизни был человеком-легендой, а Лавкрафт при жизни не издал ни одной книги, и чаще печатался лишь в полупрофессиональных жанровых журналах. Странное и при этом грандиозное сочетание авторов. Но имея лишь этот расплывчатый комментарий, легче придти к выводу, что рассказ, скорее всего, просто написан от лица Гудини, и ничего более.

По-моему, рассказ ощутимо разваливается на две части. Первая – путешествие по Египту – напоминает скорее Жюля Верна, ту его ипостась, которая творила истории, сидя над путеводителями, картами и туристическими справочниками. Вот такая же холодность и академичность – кажется, из тех самых путеводителей взяты целые абзацы, а образцы натуры перерисованы с фотографий туристов и исследователей.

А вот уже во второй части чувствуется Лавкрафт во всей его красе – иррациональный ужас, описанный с размахом, с многословным исступлением, накатывает волной; чудовищные глубины, циклопические сооружения, тонкие намёки

, кошмарные видения (или не видения?), таинственные и страшные ритуалы. Немного сбило, на мой вкус, то, что герой в самый разгар мрачного действия забежал вперёд и выдал всю концовку своего приключения, но так, конечно же, автор облегчил себе завершение рассказа

Сновидческий цикл Лавкрафта я в своё время начал с «Сомнамбулических поисков неведомого Кадата», романа, который очень меня поразил, и который я по-прежнему считаю одной из вершин творчества автора. Сейчас же я вижу, что роман впитал в себя многое из того, что уже было написано ранее, являясь истинной вершиной пирамиды всего цикла. Впитал он и этот рассказ – богов земли, играющих на вершинах гор, и лики богов, оставленные на одной из гор, кажется, именно туда поднимался герой «Сомнамбулических поисков…». А ещё этот рассказ чем-то напоминает более ранний «Таинственный дом в туманном поднебесье». В этом есть своя внутренняя логика авторского мира Лавкрафта. Как известно, мир снов и мир реальности у него взаимосвязанные и взаимопроникающие – игра богов на Хатег-Кла и присутствие таинственных существ в доме, в который можно попасть только с воздуха, вполне могут быть одним и тем же событием, отражённым в разных плоскостях бытия. Как минимум такая интерпретация кажется мне интересней, чем мысль о банальном самоповторе…

Что до самого рассказа, то он, как и остальные истории из мира снов, имеет свое изысканное очарование. Красота «Сказок тысячи и одной ночи» и налёт притчи. Мне вот только кажется, что

Но все это, естественно, моё сугубо личное мнение.

Лавкрафт писал стихи, это факт. Я их ещё не читал (пока), но по этому рассказу уже могу сказать, что Лавкрафт обладает определённой поэтичностью. Да, этот рассказ поэтичен, и есть в нём что-то таинственное и страшное. До него я читал рассказ «Картина в доме» – историю, на мой взгляд, оборванную не очень умело. Здесь же, наоборот, – всё идеально; не оборванность даже, а общая недосказанность. По-моему, именно эта недосказанность и делает рассказ одним из лучших в творчестве автора. Что в нём происходит? Мы с героем видим лишь поверхность, корку, под которой что-то загадочное и страшное.

И хорошо! Ведь иначе бы не было такого замечательного эффекта.

Единственное, я не очень-то понял (может это ошибка переводчика?), почему Эрих Занн несколько раз назван в рассказе глухим, притом, что он там прекрасно реагирует на звуки – например, на стук главного героя или дребезжание стекла, ведь это даже не речь, которую можно прочитать по губам. А вот то, что он нем, видно чётко… Может это такая легкая недоглядка – хотя глухота добавляет своего к истории, будто не слыша человеческое, немец мог слышать что-то скрытое от всех, неземное…

Ещё, в примечаниях (я читал в сборнике серии «Библиотека Всемирной Литературы» от ЭКСМО, 2019 год) сказано, что действие рассказ происходит в Париже. Я не очень понял, почему автор комментариев так решил. В тексте нет никаких намёков ни на город, в котором происходит действие, ни на страну – есть только французское название улицы; но такая могла быть и в Канаде, например, да и в той же Америке. Но это так, кстати сказать.

Да, подвела концовка. Уж слишком неровно оборвалась история.

Что-то иное в конце напрашивается.

Но вот ощущение от истории довольно крепкое. Глушь – само по себе страшно. Глушь вызывает тревогу. А люди, живущие в глуши, на отшибе, в диком уединении всегда подозрительны. Это на уровне инстинктов, на уровне генной памяти. Человек, живущий отдельно от рода – чужой. А чужой – это, возможно, и не совсем человек…

Вспоминались тут и «Поворот не туда», и Кожаное Лицо, и другие относительно современный фильмы ужасов на тему глуши (американской глуши с заброшенными домами) – всё на том же подсознательном страхе. И Лавкрафт хорошо его использует (и заметьте, в какие годы написан рассказ), нагнетая атмосферы на полную катушку. Вот только концовка получилась оборванной не лучшим образом, на мой вкус.

Ещё любопытный момент: хоть это и не рассказ из «Мифов Ктулху», и он скорее триллер

, но он из «Страны Лавкрафта», так как герой рассказа следует в лавкрафтовский Аркхем.

На мой взгляд, это не самый лучший рассказ Лавкрафта, но он довольно крепок, а главное, он ярко иллюстрирует то, что принес в этот мир Говард Филлипс Лавкрафт.

Лавкрафт изобразил новые пространства страха. Он соединил готику и безумие Эдгара По и мрачный скепсис по отношению к науке Герберта Уэллса (это ведь у него ученый ввергают мир в хаос и своими изысканиями навлекают на себя внимание пришельцев с Марса). У Лавкрафта за научными открытиями следуют чудовищные события, провалы в иные страшные миры. Черная магия у него близка, по сути, к науке – и то и другое способно вызвать демонов из мира мрака. Лавкрафт заменил магический круг электрической машиной, а безумного мага – свихнувшимся учёным. Лавкрафт подогнал древний суеверный ужас под реалии двадцатого века. И, кажется, он первый, кто так поступил. Данный рассказ в череде иных (например, «Герберт Уэст, реаниматор», «Электрический палач» и т.д.) – прекрасное тому подтверждение.

Что касается самого рассказа, то меня, например, опять слегка разочаровало то, что рассказчик так и не описал, во что же он стрелял. Да, я понимаю, что это такая частая «фишка» Лавкрафта, но тут она всё же вызвала легкое разочарование (описание иных тварей есть, а этой – нет). Но, с другой стороны, у меня тут возникла идея, а не могло ли это нечто быть столь же «бесформенной» гончей Тиндала, действующей в этом же многомерном и кошмарном потустороннем мире (ещё одно пространство ужаса у Лавкрафта – мир, существующий параллельно нашему – вдобавок к пространству космоса и пространству времени)? И, кстати, рассказ Лонга был написан раньше, чем этот рассказ Лавкрафта. Так, ничем не обоснованная теория.

На мой вкус этот небольшой рассказ всё же чуть-чуть затянут. Затянут в описании чудес и красот Сарната. Да, я понимаю, что в этом тоже есть своё очарование – в этой помпезной величественной и диковинной красоте мира снов и одной из его жемчужин. Но оно полностью перекрывает описание того самого рока, сверхъестественной расплаты, что неминуемо грядет. Той концовки, что, конечно же, сразу читается, но именно такой она и должна быть. Мне упорно кажется, что будь автор чуть сдержаннее, сохрани он некий баланс между описаниями Сарната и празднеств его и концовкой, получилась бы едва ли не притча, по крайней мере, было бы ощущение притчи – более сильное, чем оно есть в итоге. Но оно всё-таки есть, пусть и несколько иное. По сути, рассказ для любителей сказочных красот мира снов, рядом с которыми всегда есть что-то таинственное и зловещее. Такого Лавкрафта я тоже люблю.

«Дагон», как я понимаю, самая ранняя история Лавкрафта из «Мифов Ктулху». Но уже в ней есть этот внушительный космический (в данном случае подводный) древний ужас. Описание гнилостного страшного пейзажа, поднявшегося из морских глубин (да, напоминающего и предшествующего Р’льеху в рассказе «Зов Ктулху»), игра лунного света и странный монолит с его барельефами нагоняют жути больше, чем само чудовище, виденное героем – оно просто описано вскользь. Можно найти этому объяснение – как если бы человек попросту не хотел его вспоминать, хоть это видение и преследовало его позднее. Это вполне возможно. Но факт есть факт – сам Дагон практически не нарисован даже фирменными обтекаемыми выражениями. Это не минус, а просто наблюдение. В любом случае рассказ оставляет приличное впечатление – идет ему эта лаконичность вкупе с мастерским нагнетанием атмосферы.

Хорошие книги имеют свойство заражать своим стилем, своим виденьем. Я чувствовал это по себе, когда читал обе повести, представленные в маленьком сборнике («Иван» и «Зося» Владимира Осиповича Богомолова). И сейчас, когда я читаю предисловие в ней (по привычки, уже после самих произведений), я буквально чувствую, как они повлияли, заразили и автора этой статьи. Автор пересказывает повести (опять, лучше читать предисловие после, как я), потому что хорошие вещи хочется пересказать, о них хочется говорить, обращаясь непосредственно к ним самим. И делать это особенно – с той силой языка, которая в них заложена. И автору во многом это удается. За такую эмоциональность (во многом передающую эмоциональность произведений Богомолова) и язык я всегда готов прибавить пару баллов.

Какая прекрасная повесть! Насколько она тонко-лирическая! И прекрасный язык – поистине поэтически, перекликающийся на равных со стихами Есенина.

На этот раз у Богомолова не война, а короткий отдых от войны (да и отдых ли? – как заполнение похоронок, среди имен в которых и твои друзья), но с непременным убедительным солдатским бытом (Богомолов всегда до боли честен, как вам, например подслушанный разговор, в котором боец советует поляку бежать в город от будущих колхозов?). Но есть тут и другая убедительность – убедительность эмоций и чувств, первая, не раскрывшаяся до конца мимолетная, но оставившая память на всю жизнь любовь, неумение рассказать о своих чувствах и даже хоть чуточку их показать, ревность, неуверенность – грустная, тягостная и слегка комичная.

«Только звезды да ещё луна, должно быть, знают, сколько в мире влюбленных и сколько среди них неудачников…»

Прекрасно всё. И особенно то, что поэтический образный язык (а какое описание природы!), не увел историю в сторону, не оторвал её от земли – и психологическая достоверность чувств и неподдельная чёткость в описании солдатского быта её на земле и держали. И долгое послевкусие чего-то упущенного, важного и неповторимого – всё это дорогого стоит.

Цикл разваливается на две части – собственно романы Нортон и «соавторские» (хотя, я так понял, роль Нортон в них только в согласии на использование её мира и героев) романы.

Романы Нортон (исконные, первые) – это то, за что я этот цикл люблю, да, наверное, и многие любят. Космические приключения экипажа «Королевы Солнца» – космические разбойники, планеты-ловушки, космические обманщики, всевозможные чудовища и т.д. и т.п. – приятное, непритязательное. Да, временами с некоторой наивностью, но при этом – со своим очарованием. Симпатичные герои. И главный герой в них – Дэйн Торсон. Это его история, история его взросления и становления – от новичка, до полноправного и важного члена экипажа, для которого «Королева Солнца» настоящий дом, а вольная торговля – вся жизнь.

Я не скажу, что все эти романы такое «лучшее из лучших» (вот единственная повесть мне, например, практически не понравилась), но это определённо очень приятное чтение.

А вот романы соавторов – это уже отдельная история.

Роман Полин Ф. Гриффин даже романом назвать сложно. Это тихий ужас. Фанфик, причём не самого лучшего качество. Убогий сюжет. И любование собственным новым персонажем. Любование маниакальное, рушащее всех остальных персонажей и, что главное, всю атмосферу.

Шервуд Смит с двумя завершающими романами, кажется, чуть выправила ситуацию. Но, всё равно, это было уже что-то иное. Дэйн Торсон не главный персонаж, а один из многих. И густая пленка научности (или псевдонаучности). Последнее может было бы и неплохо – но, лучше бы где-то отдельно, не здесь – ибо здесь, это крах полюбившийся мне атмосферы. Я так и вижу, что «соавтор» Шервуд Смит руководствовалась благими намерениями сделать историю «тверже» и увлекательнее – в «Покинутом корабле» был практически детектив, а в «Разуме на торги» так и вовсе винегрет из интриг – но, как известно, хорошими намерениями… Да и в плане художественного мастерства, на мой взгляд, были некоторые проблемы – от обилия «научных» терминов, например, временами было трудно воспринимать происходящее, картинки не было.

Одним словом, было совсем не то.