Писатель Кир Булычев вновь посетил Екатеринбург. На традиционном ежегодном фестивале фантастики «Аэлита» он вручил главные призы фестиваля молодым фантастам. Кир Булычев (Игорь Всеволодович Можейко) дал эксклюзивное интервью корреспонденту «Уральского рабочего».

— Игорь Всеволодович, Вас можно считать отцом «девочки из будущего» Алисы Селезневой. Литературным отцом. А кто у Алисы мама?

— Так как Алиса Селезнева – литературный персонаж, у нее не может быть настоящей мамы. И так как я пишу один, я в литературном смысле – отец-одиночка. А литературная мама у Алисы, конечно, есть, только она все время в отъезде: то строит дома на Плутоне, то еще где-нибудь...

— Ладно, конкретизируем вопрос: кто такая Кира Алексеевна?

— Ах вот Вы о ком! Да, у меня есть настоящая девочка Алиса – это моя дочка, Алиса Можейко, ныне Лютомская. И у нее, конечно, есть настоящая мама – это моя жена Кира Алексеевна, она архитектор. Алиса тоже избрала эту профессию, и муж ее, наш с Кирой зять – архитектор. Я в семье один какой-то не такой...

— Кира... Что-то это мне напоминает...

— Ну конечно! Мой литературный псевдоним образован из имени жены – Кира и фамилии мамы – Булычева. Остальные псевдонимы, которыми я пользуюсь, не имеют такой серьезной подоплеки. Вот, например: Иван Шлагбаум, Ю. Лесорубник, Сара Фан (С. Фан), Б. Тишинский (от названия переулка Большой Тишинский, где стоит мой дом).

— У Вас было трудное, военное детство. Ваша Алиса Селезнева, наверно, в какой-то мере компенсация за недополученное детское счастье. Это уже сублимация, а можете вспомнить какой-нибудь фантастический эпизод из своих детских лет?

— Второе мая 1945 года. Мама знала, что произойдет, и заранее вечером вывела меня на улицу. И я увидел, как в Москве зажглись все окна. Впервые за пять лет я узнал, что в городе, оказывается, бывают окна. Я прожил пять лет в Москве, и все это время на окнах нашей квартиры было затемнение, которое, правда, моя сестра к концу войны называла «просвещением» – столько в нем образовалось дырочек.

— Вы начинали с Алисы, с чудес в городе Гусляре, а сейчас пришли к жесткому циклу «Театр теней», Ваши первые романы этого цикла – «Вид на битву с высоты» и «Старый год» – почти хоррор. Что это? Отражение жестокости очень близкого нашего будущего? Попытка переквалифицироваться в «коммерческого» автора модных триллеров?

— Старенький стал, однако... А если серьезно... Что такое фантастика? Это самый актуальный вид литературы. Это попытка ответить на вопросы: что с нами происходит? что с нами будет? Поэтому я, естественно, если хочу дальше работать в этой сфере, не могу оставаться тем же Булычевым, который в 70-е годы писал «розовые» гуслярские рассказы. Хотя и в те годы я писал далеко не «розовые» вещи, но они до поры до времени лежали в столе, вот, например, «Осечка-67», которая издана только сегодня.

А насчет «коммерции»... Мне не нужно это. Деньги я могу заработать и без триллеров. Да ту же «Алису» можно продолжать бесконечно и, как в песне одной поется, «всю жизнь получать гонорар». А я хочу писать так, как мне хочется. При этом я сам изменяюсь вместе со временем, происходит моя эволюция как писателя, и никакого отношения к коммерции это не имеет.

Мне сегодня интересно писать роман «Река Хронос», три тома уже написал. Я не знаю, жесткая ли это вещь, жестокая ли, я пишу – как играю в «морской бой»: ба-бах! — и я вражеский крейсер утопил, ба-бах! — и у меня утонула подводная лодка. Эти три тома готовит к выпуску издательство «АСТ», они войдут в 10-12-томную серию «Миры Кира Булычева», а четвертым томом будет роман «Заповедник для академиков».

— Игорь Всеволодович, раз уж Вы начали бросать взгляды в будущее, основываясь на мрачных реалиях нашего времени...

— Фантаст может писать только о нашем времени! Если вы решите написать роман фантастический или исторический – все равно, — воссоздав скрупулезно антураж, образ жизни, речь персонажей прошлого или будущего века, — никто ваш роман читать не будет и правильно сделает. Вы должны, как Алексей Толстой в «Петре Первом», придумать современный мир, потому что читатель должен иметь возможность поставить себя на место героев вашего романа. То есть ваш герой должен быть реальным героем в абсолютно фантастическом антураже.

— Хорошо. Но в будущее Вы все равно заглядываете, и не только как писатель-фантаст, но и как ученый-историк. Можете ли Вы дать футуристический прогноз: Россия-2000?

— Конечно, нет! Это не могут сделать даже ученые профессионалы-футурологи и ненаучные профессионалы-гадалки. С моей стороны это было бы так же неприлично, как если бы я, не умея играть на скрипке, вышел бы перед полным залом «немного поиграть». Я вообще убежден, что ни один фантаст никогда ничего не мог предсказать. За исключением Ивана Ефремова, который предсказал находку кимберлитовых (алмазных) трубок в Якутии, потому что он был геологом и искал кимберлитовые трубки в Якутии.

— Игорь Всеволодович, Вы, Можейко, не геолог, но тоже, как Иван Антонович Ефремов – ученый, доктор наук, востоковед. И Вы уже не первый раз приезжаете на Урал, в Свердловск-Екатеринбург. Что, так полюбился Вам Урал? В таком случае, ответьте на вопрос: на Ваш взгляд, к чему ближе Урал – к Востоку или к Западу?

— Вопрос совершенно некорректный, подобный вопросу: «Любите ли Вы женщин?». Да, я представитель странного сексуального меньшинства – я лесбиянец, я люблю женщин. Знаете, как в том анекдоте: «Гоги, ты помидоры любишь? — Кушать люблю, а так – нет». Как можно спрашивать, люблю ли я Урал? Как можно говорить, Восток он или Запад? Урал – часть России, а Россия для меня – европейское государство.

— Но я все-таки конкретизирую вопрос: поскольку Вы жили несколько лет в Юго-Восточной Азии, знаете тамошние обычаи, — находите ли Вы в нашей сегодняшней жизни элементы восточной деспотии, например?..

— Так, подсказки пошли... Я не хочу проводить никаких аналогий, тем более, что мы, Россия, — особый мир, часть которого стремится к Европе, часть, скажем, к Китаю... К тому же, можно ли считать Россией Калмыкию, Татарстан или Калининград? Это все разные вещи. Нет, на этот вопрос даже политолог не ответит, а если и ответит, то я ему все равно не поверю.

— Игорь Всеволодович, в преддверии Дня космонавтики я как член Федерации космонавтики России хочу задать Вам «шкурный» вопрос: почему в Ваших произведениях, особенно для детей, так мало героев-космонавтов? Нельзя же назвать героем капитана Зеленого, даже учитывая его актуальнейший сегодня рефрен: «Ну, что у нас плохого?». А ведь вся фантастика началась с космонавтики...

— Нет, фантастика началась в тот момент, когда доисторические охотники пришли с охоты, и один из них нарисовал убитого медведя, это был реалист, а второй – медведя, которого он убьет завтра, этот охотник и стал фантастом. Так что до космонавтики фантастика прошла огромный путь, были еще и Гильгамеш, и Гоголь. А когда теоретически была обоснована возможность полететь к иным мирам, тогда и появились «Из пушки на Луну» и тому подобные произведения. Космонавтика – детище уже нашего века. И если посмотреть на историю современной фантастики с точки зрения ее подверженности моде, можно обнаружить несколько «волн»: в 50-е годы – романы о третьей мировой, атомной войне, в 60-е-70-е – о завоевании космоса, а как только появилось разочарование в космосе, фантастика переключилась на, скажем, биологию, генетику, затем на компьютерную, виртуальную реальность. Конечно, это деление условно. Но в каждой «волне» фантастика сохраняла свою основную функцию – предостережение.

— Игорь Всеволодович, Вы сегодня по стажу работы в фантастике...

— Угу, после Мафусаила – второй...

— ... являетесь одним из старейшин этого писательского цеха. И вот Вы, член редколлегии журнала «Уральский следопыт» (тут мы с Вами коллеги), лауреат самого престижного в отечественной фантастике приза «Аэлита», вручили этот приз самому молодому в его 16-летней истории лауреату. Как Вы смотрите на поколение «next» в Вашей литературной профессии?

— Условно говоря, после войны в современной фантастике образовалось уже несколько поколений. Я себя отношу ко второму. Первое – это Ефремов, братья Стругацкие. А сегодняшний лауреат «Аэлиты» Сергей Лукьяненко в этой «табели» — по крайней мере, четвертое поколение. В этом поколении количество писателей резко увеличилось, потому что увеличились возможности печататься, соответственно, сама фантастика стала более разнообразной, появились коммерческая фантастика, русская фэнтези, все, что угодно. Единственное, что сократилось – это серьезная фантастика, социальная. Может быть, потому, что наш писатель, российский, лучше работает под определенным идеологическим прессом – когда есть с кем бороться. Как только пресса не оказывается, он, писатель, начинает зарабатывать деньги. То есть я считаю, что нынешнее поколение фантастов значительно более коммерчески ориентировано, чем то поколение, к которому принадлежу я.

А что касается новых писателей, которые мне нравятся... Вот я сейчас скажу, наверно, не для печати. Я сам по себе читатель. В свое время, много лет назад я прочитал книжку братьев Стругацких «Страна багровых туч» и понял, что это – мои писатели, и сколько лет я еще буду жить, всегда буду искать книги именно этих писателей. И всю жизнь я как читатель ищу для себя таких же писателей. И пока не нахожу. Есть отдельные книги, которые мне нравятся, но такого – родного – пока не нашел. Может, я не всех знаю, может, кого-то пропустил...

Я отдаю должное таланту Виктора Пелевина, но он не мой писатель, я не считаю его книги фантастикой как таковой, скорее это сюрреалистическая или постмодернистская проза. Я люблю многие вещи Михаила Успенского. То же самое относится к книгам Сережи Лукьяненко, Бориса Штерна, Славы Рыбакова, Володи Михайлова, но я не могу сказать, что прихожу от них в такой же священный трепет, как от книг Стругацких.

А есть еще много других молодых, которые очень бойко и во многом интересно описывают похождения героев с иностранными именами на иностранных планетах. Я не согласен с американизацией нашей русской литературы. Происходит это от коммерческого желания, как у Никиты Михалкова с его «Сибирским цирюльником», сделанным на 70 процентов на английском языке, — продать свою вещь на американском рынке. И получается сидение между двух стульев.

Я также против литературы, которая описывает жизнь «хорошего» бандита. Если бандит – наш, значит, он хороший, следовательно, он имеет право убить «плохого» бандита, не нашего. Следуя этой логике, «наши» могут убивать в Чечне, а американцы бомбить Сербию...

— Банальнейший вопрос Киру Булычеву: каковы Ваши творческие планы?

— С возрастом все меньше хочется писать... И я изменился, и ситуация изменилась. К примеру, мой город Гусляр вымер, утеряв свою пародийность. И я придумал город Веревкин. Только что у меня вышла большая повесть о нем в «Искателе». Веревкин серьезнее, чем Гусляр. И он тоже имеет свой реальный прототип: если Гусляр – это Великий Устюг, то Веревкин – это город Венев Тульской области. Как его разрушили во время войны, так до сих пор никто не догадался его восстановить, таким и живет – одни памятники стоят.

Очень хочется написать вторую часть «Подземелья ведьм». Этот роман для меня — незаконченная вещь. Вот у Симонова в одной из поэм есть такие слова: «Все романы недаром кончают на свадьбах, потому что не знают, что делать с героем потом». Это меня зацепило, и я стал думать: а что же могло статься с героями «Подземелья» потом? Кучу бумажек исписал по этому поводу. Но чтобы собрать разрозненные записки в цельный роман – то времени нет, то настроения...

— Дай Вам Бог и того, и другого...

— Спасибо.

— Вот напишете новую вещь, мы Вам это «спасибо» вернем.

Беседовал С. Казанцев