Произведение примечательное. Довольно атмосферно изображён «стимпанковый» мир — практически ничем не отличается от мира современных стимпанковых произведений: сталь, бронза, медь и хром, используются и автомобили, и гужевой транспорт, но при этом вовсю летают и аэропланы, и какие-то более сложные летательные аппараты, телефоны могут передавать картинку. Используется фантастическое оружие — «световая артиллерия», взрывчатый газ «маюн» (возможно, «предсказание» о термобарических боеприпасах). Понятное дело, богема и правительство утопают в роскоши, а простой люд живёт впроголодь. А теперь смотрим на год написания. Это не фантазия в духе Жюль Верна или Уэллса, это Винниченко пытался будущее описывать!

Теперь смотрим на биографию автора и исторический контекст. Революция свершилась, но чего ожидать от будущего и куда движется новый мир, было еще неясно. Так что различные утопические представления в то время росли, как грибы. Полагаю, что многие и тогда смотрелись наивно. У Винниченко центральная идея — довольно неоригинальная по меркам первой половины и середины двадцатого века. Да, бытовало такое представление, будто обеспечив человечество нетрудоемкой пищей, можно вмиг победить капитализм, и, как по цепной реакции, множество других проблем человечества отпадёт само. Что-то подобное прослеживается даже в... «Незнайке на Луне». Но, увы, пища не является единственной потребностью даже у самых примитивных представителей человечества. Вспоминаем мистера Маслоу и его пирамиду. Да, появление качественной пищи, бесплатной для всех, ударило бы по капиталистам и мировой экономике вообще, но... ни к какому коренному перевороту в итоге не привело бы. Капиталисты и потребительство довольно быстро переориентировались бы на другие человеческие потребности.

Было и такое нелепое представление: когда люди перестанут нуждаться в труде, когда его будут выполнять машины — люди станут много заниматься спортом, творчеством, философией, путешествиями и т.д. А вот это уже чёрта с два. Некоторые — да, начнут. Но очень многие будут заниматься чем угодно, но не творчеством и не философией. Вот это Винниченко прекрасно понимал и изобразил. Причём даже в каком-то карикатурном, утрированном виде. Народ без потребностей, лишенный лидеров и идей будет лишь жующим стадом! (Хотя, возможно, он имел в виду то, что капитализм оскотинивает народ: поменьше работать и побольше есть — извечная мечта всех рабов) И так утописты вместо всеобщего счастья угодили в человеческое болото без перспектив развития... Вытащить книгу из сюжетного болота тоже удалось лишь неожиданным и неправдоподобным способом, какой обычно встречается в детской литературе.

Читать книгу желательно в оригинале: очень колоритный старый украинский язык, заметно отличающийся от современного. По современным меркам, книга тяжеловесная: объемная, со множеством персонажей, не играющих никакой сюжетной роли, с тяжелыми и странноватыми сравнениями и метафорами. Сюжет то провисает, то сворачивает в побочную линию, не оказывающую никакого воздействия на историю в целом... Читать было непросто. Главным образом — оттого, что многие места приходилось читать через страницу, когда попадалось очередное провисание. Нет, произведение далеко не шедевральное — но всё же интересное в историческом смысле.

Когда в конце девяностых я готовился к поступлению на днепропетровский журфак, друг семьи, дама, долгие годы преподававшая украинскую литературу в школе, снабдила меня конспектом с творческими портретами украинских писателей, с которыми я ещё не был знаком. Сегодня я не могу вспомнить, о ком написала мне Оксана Леонидовна, помимо Владимира Винниченко, чья «літературна сільвета» произвела на меня поистине неизгладимое впечатление. Задолго до знакомства с десадовской «Философией в будуаре» я обнаружил, что в романах и пьесах может проповедоваться самый оголтелый аморализм, что популярный писатель способен убеждать аудиторию в разумности доведения до самоубийства опостылевших возлюбленных и умерщвления нежеланных детей. Неужели, спросил я у своей наставницы, там действительно такое написано? «Не знаю, -призналась Оксана Леонидовна, -я не читала».

Долгое время Винниченко, каким его изобразила Оксана Леонидовна, пользуясь, очевидно, выкладками советских литературоведов, волновал моё воображение как воплощение совместимости гения и злодейства- пока я наконец не смог приобрести его книги и не обнаружил, что приписывать Владимиру Кирилловичу подобные идеи можно не с большим успехом, чем утверждать (как, впрочем, многие и делают), что Достоевский призывал к убийству зловредных старух. Пожалуй, одной из наиболее характерных черт произведений Винниченко является именно интерес к проблемам морали, демонстрация отчаянных попыток заменить «старую», «буржуазную» мораль «новой», противостоящей социальному угнетению и освобождающей личность от пут мракобесных предрассудков, моралью, провозглашающей необходимым поступать так, как считаешь правильным и разумным сам, не подчиняясь общественным установкам, «быть честным с собой» (мантра множества Винниченковых героев)- и свидетельство краха этих попыток, особенно выразительно показанного как раз в связи с пресловутыми детоубийствами.

Ощущение растерянности, рождаемое отторжением прежних порядков и сомнительностью нового (косноязычный Корней из «Чёрной Пантеры и Белого Медведя», одной из самых популярных пьес Винниченко, говорил об этом: «Я знаю, что так, как было, нельзя, а как иначе? Кто скажет? Я?.. А, вот то и есть, что кто!»), в «Записках Курносого Мефистофеля» оказывается эмоциональным стержнем повествования. История второстепенного персонажа, Афанасия Павловича Кривули, пытающегося разорвать узы осточертевшего брака и уйти к любимой женщине, ханжество его деспотичной супруги, принуждающей его возвращаться (честное слово, читатель, не познакомившийся с романом, потеряет многое уже только из-за того, что не узнает, с каким эмоциональным накалом разрешается ситуация), весьма убедительно показывают необходимость пересмотра патриархального уклада. Приятель слабохарактерного Кривули Яков Михайлюк, собственно, главный герой повествования, в соответствии со своим вынесенным в заголовок прозвищем, искушает его предпринять решительные действия, а его возлюбленную Александру, из верности нравственным догмам отказывающую Афанасию Павловичу в близости до расторжения им брачных уз, уговаривает отбросить вздорную добродетель. Разумность доводов Михайлюка вроде бы очевидна, однако принять их с чистым сердцем мешает поведение самого Курносого Мефистофеля, среди прочего, за несколько страниц до произнесения проповеди Александре об абсурдности целомудрия радовавшегося, узнав, что покинутая любовница сделала по его требованию аборт, от которого едва не умерла.

Особенно же примечательно, что попытки Михайлюка выработать некую новую мораль оказываются проявлением кризиса идентичности, болезненного стремления смириться с несоответствием своего существования давним замыслам, амбициям и мечтам. Это несоответствие обусловлено не просто некими личными неудачами и интимными разочарованиями, или, как у помянутого Корнея, конфликтом личной реализации с долгом перед семьёй, а общественно-политической ситуацией, связанной с усилением реакции после революции 1905-го года, ситуацией, требующей от человека, который хочет сохранить верность своим убеждениям, проявления подлинно героических усилий, готовности к самопожертвованию (это, кстати сказать, придаёт роману особенную актуальность). По сути, именно неспособность достойно ответить на вызовы эпохи побуждает Михайлюка, бывшего участника революционного подполья, пересмотреть собственное мировоззрение, подвергнуть сомнению само существование неизменных моральных норм, отрицать и высмеивать убеждения окружающих и таким образом оправдывать собственную слабость и эгоизм.

Между тем, Михайлюк является одним из наиболее интересных, сложных и, пожалуй, привлекательных- во всяком случае, наименее отталкивающих, -персонажей Винниченко благодаря рефлексиям, уравновешивающим его гордыню, а также потому, что, предавая свои юношеские идеалы, он не способен в полной мере реализовать и свои нигилистические идеи, на что указывает уже его прозвище. «Курносый» изначально придаёт его образу ироничную окраску, подрывает веру в его способность выдержать романтически-инфернальную, байроническую, так сказать, позу, в чём сознаётся и сам герой. Михайлюк отмечает, что только производит впечатление «человека сильного, энергичного, насмешливого» благодаря своему высокомерию, в действительности же ничего не может довести до конца, страдает от необоримой внутренней раздёрганности и тоски, утраты смысла существования. Восставая против краеугольных норм «устаревшей» системы ценностей, он обнаруживает, что они неотделимы от его собственных чувств (очевидно, что и от человеческой природы в целом), и, чем решительнее он пытается преодолеть традиционные представления об обязанностях перед окружающими и преступить главные религиозные заповеди, тем большее отвращение к себе испытывает.

Тут можно увидеть сходство героя с Раскольниковым (влияние Достоевского заметно и в экстатических женских характерах и отдельных сценах, например, эпизод с Нечипоренко, который швыряет Михайлюку предложенные деньги, кажется парафразой соответствующей коллизии между капитаном Снегирёвым и Алёшей Карамазовым), а также с Туллио Эрмилем из «Невинного» Габриэля Д'Аннунцио.

Далее следуют СПОЙЛЕРЫ.

Сам же роман любопытно сравнить с написанной за семь лет до «Записок» (нужно оговориться, что в приведённых выходных данных, видимо, ошибка- считается, что «Записки» созданы в 1916-м) пьесой «Memento», откуда в историю Михайлюка перекочевала, помимо мелких деталей (к примеру, иные диалоги героя с Клавдией Петровной практически воспроизводят разговоры персонажей пьесы Кривенко и Антонины), движущая основной сюжет проблематика нежеланного ребёнка- при этом бросается в глаза, что, как и в «Memento», центральный персонаж «Записок» пытается разрешить проблему совершенно так же, как и герой «Невинного» (это очевидное заимствование не назовёшь плагиатом, ведь Винниченко придаёт происходящему принципиально иную психологическую мотивацию). И если в «Memento» воплотивший своё мировоззрение в детоубийстве герой оказывается психологически раздавленным, обнаруживая, к каким чудовищным последствиям привела его «честность с собой», Михайлюк, не сумевший воплотить злодейский замысел- как прежде он не сумел стать революционным борцом за лучшее завтра, -обретает подобие семейного благополучия и даже счастья. Счастья, конечно, драматически далёкого от его грёз и так напоминающего мрачные образы, которые он предрекал Афанасию Павловичу, малодушного буржуазного счастья, которое, между тем, помогает ему направить в верную колею пошатнувшуюся карьеру, позволяет оказывать посильную помощь ближним, и, главное, дарит общение с нежно любимым ребёнком- и при этом оставляет личное пространство для грёз. То малое- и то необходимое для большинства из нас, чтобы смириться с разочарованиями в мире и в себе самом.

P.S. Читал на украинском и полистал русскоязычное издание «Забытой книги». Русский перевод не только весьма удачен, но и содержит незначительные отхождения от оригинала- какой-то строчки нет, какая-то добавлена, в частности, немного более подробны заключительные абзацы.

Пожалуй, в отличие от более поздних произведений Владимира Кирилловича, этот небольшой роман привлечёт внимание по большей части наиболее преданных поклонников его творчества, а также тех, кого интересует культурная атмосфера и политико-социальные борения Российской империи в последнее драматическое десятилетие её существования- но уж они останутся довольны прочитанным. Книга ярко отражает идеологические склоки в околореволюционной среде и предстаёт своеобразной творческой лабораторией автора, коктейлем из его сквозных сюжетов и типажей. Центральный персонаж Мирон Купченко кажется довольно типичным образчиком обаятельных винниченковских аутсайдеров, внешне самоуверенных и циничных, внутренне мятущихся и отнюдь не лишённых способности к сопереживанию наследников Дон Жуана и Фауста с их дерзновениями и разочарованиями- и при этом наиболее симпатичным из них, в то время как Василя Кривенко из пьесы 1909-го года «Memento» можно назвать самым отталкивающим. Вместе с тем, «нехороший» Кривенко кажется прямым прообразом «симпатичного» Купченко- среди прочего, именно довольно надоедливые разглагольствования Кривенко про «честность с собой» Мирон кладёт в основу своей философии, которой наводит ужас на окружающих, и, похоже, именно от Кривенко, профессионального художника, Мирону, инженеру по профессии и революционеру по призванию, досталась склонность к рисованию, черта, которая кажется некоторым излишеством.

Как и в других произведениях автора (конечно, это можно сказать о многих литераторах эпохи, собственно, о том же Д'Аннунцио), в «Честности с собой» ощутимо влияние Достоевского и Ницше. Вслед за Достоевским Винниченко показывает, как тонка и проходима грань между богоборчеством и богоискательством, от Ницше здесь пафос утверждения новой морали, провозглашение торжества сильного, полного жизни над безвольным, слабым, дряблым, грубо говоря, право имеющих над дрожащими тварями. В контексте событий романа это воспринимается как вполне способный вызвать сочувствие читателя бунт свободомыслящих одиночек, не только отстаивающих собственное человеческое достоинство, но и борющихся за более справедливое общественное устройство, бунт против устаревших, но всё же владеющих умами и приводящих к чудовищным угнетениям предрассудков, против лицемерия и малодушного подчинения насилию и лжи. Это особенно проявляется в сцене собрания социалистов с разбором неблаговидного поведения Мирона, когда адресованные ему упрёки в аморальности оказываются отражением предубеждений и тайных пороков обвинителей (как говорит об одном из них Мирон, «вместо моих взглядов излагал, наверно, свои»).

Однако порой этот призыв к нравственному перерождению, восстанию против отжившего и лицемерного приобретает зловещий характер, кажется провозвестником грядущих революционных катаклизмов, как, к примеру, экстатический монолог одного из последователей Мирона про «рождение жизни из трупов» и радость «работать, творить и разрушать», или способность самого Мирона, обычно проявляющего трогательную заботу о близких и знакомых, к злобной и какой-то мелочной мстительности по отношению к своей возлюбленной.

Как бы то ни было, автору удаётся убедить читателя в необходимости обновления. Представители «старой жизни», охранители режима, жандармы, черносотенцы, невежественная и забитая беднота, ханжи-чиновники пребывают на периферии сюжета или только упоминаются, однако и участники полуподпольной социалистической организации в изображении Винниченко- которого никто не мог бы упрекнуть в слабом знакомстве с предметом, -предстают сборищем фарисеев, прикрывающих спорами о народом благе, благотворительностью и подготовкой стачек интриганство, паразитирование на чужом труде, смесь тупого подчинения моральным нормам, которые они якобы намерены ниспровергнуть, и их трусливых нарушений, таимых под завесой революционной аскезы («Беспорядок, неискренность, инертность! Толкуют о возрождении, а сами трупы; гальванизируют себя этими фразами о возрождении»).

Особенно хорошо удался образ Тараса, невротичного, не лишённого поэтической жилки революционера, разочарованного в социалистических кумирах, который пытается выбраться из трясины нищеты, интимных неудач и сексуальных комплексов, твердя об очищении мира насилием- в действительности же стремясь доказать свою личную состоятельность, вызвать ужас, не будучи способным внушить любовь и уважение. Мне кажется, это один из наиболее художественно убедительных, страшных, вызывающих то сострадание, то омерзение образов вставших на путь революционного террора юношей бледных со взором горящим, литературных товарищей Нечаева, Луиджи Лукени, Гаврилы Принципа и тысяч им подобных, готовых принести на алтарь своим рефлексиям, зависти и искреннему возмущению несправедливостью бессчётное число жизней.

При этом Тарас словно доводит до предельного практического воплощения рассуждения Ивана Карамазова. В наиболее страстных своих монологах, в которых он взывает к куда более радикальному переосмыслению миропорядка, чем Мирон, он фактически интерпретирует слова героя Достоевского о том, что если Бога нет, то всё позволено («Если есть душа, есть всё: есть и грех, и закон, и преступление, и нравственность... А если нет? Если нет никакой души, что тогда? (...) Тогда нет ни греха, ни нравственности, тогда только тело»). Нечто подобное говорил и Карамора Горького, в своём тюремном застенке, где он мог бы оказаться соседом Тараса по камере, убеждая себя, что нет никакой морали, что «король-то голый»- и видно только он один, Карамора, на всём белом свете об этом и догадался.

Хотя перипетии романа разрешаются сравнительно благополучно, «Честность с собой» оставляет достаточно гнетущее впечатление. Кажется, что Винниченко не вполне разделяет оптимизм своих героев, грезящих о дивной новой жизни, возникающей на трупах- или гнетущее впечатление рождено читательским восприятием, нашим знанием о том, что вскоре ожидает персонажей и всё их окружение за последней страницей, о том, что происходило столетие назад- и что продолжает так или иначе довлеть и над нашим существованием?

Впрочем, об этом Винниченко тоже напишет немало- например, в «Золотых россыпях», где более поздний собрат Мирона Купченко и Василя Кривенко, Мик Терниченко, будет проповедовать «честность с собой» в притонах и забегаловках Парижа, пытаясь мечтами о переустройстве цивилизации справиться с ПТСР, полученным на полях Мировой войны, и заглушить тоску о потерянной родине.

P.S. Читал на украинском в киевском издании 1926-го, периодически заглядывал в русский- видимо, действительно авторский, -перевод из «Забытой книги», очень хороший и при этом содержащий некоторые отличия.

Книгу взялся читать осознанно, как первый украинский фантастический роман, тем более принадлежащий перу такой отнюдь не заурядной личности как Винниченко, личности имевшей решающее влияние на некоторые переломные моменты украинской, а по большому счёту и не только, истории. С автором я был знаком и ранее, читая некоторые его подростковые произведения; его рассказы были реалистичны, с хорошим слогом, без агиток и пропаганды, в общем мне понравились. Чего-то подобного я ожидал и от Солнечной машины, более того, интересно было узнать стиль автора в фантастическом антураже, проверить его дар предвиденья, а так как жанр романа утопия – узнать автора лучше, как политика, типа глубже заглянуть ему в душу.

Ну что же — разочаровался я абсолютно, и в авторе, как писателе и как в политике, и в нём, и в его романе. Роман можно рассматривать отдельно в двух ипостасях: в художественной и в философско-политической.

С художественной точки зрения произведение не выдерживает никакой критики и вызвало у меня сплошное разочарование, никакого сходства с творчеством автора в малой форме. Сплошные повторы, тяжеловесные описания, странные художественные обороты типа «телячьи глаза», как позитивная характеристика; тяжёлая композиция с множеством героев, которые в одночасье валятся на читателя, а автор без каких-либо пояснений бессвязно перескакивает между ними. Сюда же, хоть уже и не в вину автора, но всё равно усугубляющие картину, можно добавить устарелые слова вроде «фотель». В общем читать было очень тяжело и до первой трети-половины книги я буквально пересиливал себя и заставлял дочитать в твёрдом намерении добраться до смысла, страницы тянулись неимоверно медленно, и я не единожды на каждую пару-тройку страниц ловил себя на мысли: «Ну сколько там еще осталось?»; а книга ну ой как не тонкая... Ближе к половине, правда, все эти лоскутки начали складываться в общую картину, и хотя бы начал появляться смысл, хоть я уже и начал подзабывать с чего собственно начинались определённые ветви.

Как итог, если кому и советовать ознакомиться с этим произведением, так только из-за второй его составляющей, которая позволяет лучше узнать автора, а именно кем же был Винниченко. Надо сказать, что это однозначно можно сделать, если таки осилить весь этот текст, чувствуется, что в него автор вложил всего себя. Тут все его убеждения и взгляды, автор пропагандирует вегетарианство, свободные отношения, его девушки как искусство танцуют абсолютно голыми так называемую «бискайю», сквозит и то что автор пацифист (хоть и с парадоксальной наклонностью к террору и на страницах не моргнув губит тысячи людей), и то что автор разочарован в людях, он на стороне пролетариата, но явно склонен видеть в них толпу скота, которая ничто без поводыря. Явно автор противник капитализма, но он и не социалист, и не коммунист, он – утопист. Почитав его книгу, я бы ни в жизнь не проголосовал за него, как за политика. Я не разделяю его взгляды практически ни в чём и теперь определённо понимаю почему страна, едва вновь обретя свой шанс, под его руководством потерпела сокрушительное фиаско – будь в тот момент вместо него при власти хоть радикалы, хоть капиталисты, хоть анархисты, только не подобные утописты – и шансов реализоваться у страны было бы несоизмеримо больше.

Если рассматривать дар предвиденья автора, так как произведение всё-таки фантастическое, то и тут автору нечем похвастать. Хоть у него повсеместно наряду с автомобилями и используется летающий индивидуальный транспорт, но основным источником движения в мире книги остаётся уголь, автор хоть и нафантазировал использовать солнце как источник фактически энергии в качестве «солнечного хлеба», но для той же техники никто его использовать до героя автора не додумался. Политически мир делится на восток и запад, но продолжается борьба за мировую корону в буквальном смысле слова, автор смог предвидеть возросшую роль капитала, но не смог предвидеть, уход со сцены понятия «корона». На фоне засилья летающих машин странно выглядит гужевой транспорт и медицина, позволяющая человеку хромать после перелома. Партия террора на фоне тотального контроля всего и вся властью, продолжает оставаться вольготно секретной и при этом не завязанной на власть.

Автор настаивает на парадоксальной для меня мысли, что стоит только дать человечеству бесплатную и качественную пищу, как всё в один момент остановится, ибо все будут жевать и валяться, не будет господ и рабов, останутся только жвачные животные. И хоть к концу произведения у людей у автора таки просыпается склонность к труду, но я всё равно в корне не разделяю его допущение. Да банально, если есть что кушать, неужели пропадёт потребность хотя бы бриться? А водопровод/канализация, тепло зимой, одежда, путешествия, тяга к искусству, медицина наконец? Но нет, по автору люди – жвачные животные и лишь проведя в берлогах, в холоде и грязи зиму, износив одежду и т.п. человеческое стадо начинают посещать какие-то мысли…

Я мог бы еще больше понаписать :), но пора и честь знать, думаю основной посыл и так ясен… Хотя в конце читателя ожидает ещё и банальный посыл в духе: любовь, которая, превозмогает всё…

Главный недостаток романа — затянутость. Вроде бы всё на своём месте, но уж очень порой не органично выглядели постоянные описания поз, взглядов, рядовых действий и жестов. Понятно, что автор пытался писать новаторский роман в новаторской манере, но раскрытие сюжета и образов персонажей происходило старыми, классическими методами. Оттого и заметная нестыковка.

Среди плюсов «Солнечной машины» (а их много больше) — сама идея. Винниченко в романе пытается проникнуть в суть природы человека, найти причину существующего положения вещей. Количество затрагиваемых тем велико. Социальная философия, антропология, классовые противоречия, вопросы роли искусства, природа власти. А ещё произведение подкупило психологизмом. Все основные герои прописаны основательно, у каждого своя правда, своя мотивация, каждый развивается по логике повествования, а не по хотению автора.

«Солнечная машина» — фундаментальный труд, как по мне, не утративший актуальности. Наивный, как и всякая утопия, но интересный.

Пьеса понравилась. Динамика истории неспешная, но её сопровождает очень высокий фоновый градус напряжения, где бушуют нешуточные страсти. Гениальный художник, работающий над своим лучшим произведением обрекает семью на нищету и рассуждает о высоком назначении искусства, о душе творца и так далее. И всё это на фоне шумной богемы Парижа. Ранее я не сталкивался с подобным сюжетом. И надо сказать, автор не строит иллюзий по поводу ценности искусства при соприкосновении с бытом, в результате чего всё приходит к трагическому концу. На то она трагедия и есть. Но оставляющая сильное послевкусие.

Весьма ровный сборник, читая который окунаешься в предреволюционную жизнь украинской провинции. Самих революционных брожений касается лишь один рассказ сборника — «Гей, не спиться...», да и то не основной линией, а как мазок дополняющий реальную социальную картину того времени. А жизнь тогда была хоть и не такая как сейчас, но тоже кому-то жилось лучше, кому-то хуже; кто был из семьи позажиточней, кто победней, а кто и вовсе сиротой. В общем в большинстве рассказов — не в масле купаться, почти как и теперь, хоть в селе, хоть в городе. Грустные эти истории, самой счастливой и жизнеутверждающей из которых есть история про близнят мечтавших о своей голубятне, хоть и в ней не без проблем. Но в других, особенно сиротам, много хуже.

Когда в школьном возрасте читал эту книгу — было грустно и не очень интересно, не очень интересно, потому что грустно. Вот такой вот дуализм. Детской душе хотелось чего-то веселее и динамичнее. А картины, описанные в рассказах, казались давно канувшими в лету. Это теперь я понимаю, что далеко не всем детям и теперь везёт со счастливым детством. Сейчас, ощущая опыт прожитых лет, несмотря на осознание, что одногодкам героев этих рассказов много интереснее другое чтение, считаю, что именно подобные книги достойны изучения в школе. Только надо уметь грамотно доносить детям всю реальность здесь описанного, дабы современные избалованные дети смогли сопоставить и сравнить свои теперешние проблемы, с теми проблемами, что стояли перед их сверстниками всего каких-нибудь сто с небольшим лишком лет тому. Глядишь и отношение к жизни, может, было бы более другим, и ощущение жизни более полным.

Напоследок добавлю, что мне, как взрослому, читать тоже было интересно, а возможно, и интересней чем в школьном возрасте. Причина тут скорее всего в наличии у меня — взрослого — ретроспективного интересу, коего не особо было у меня — подростка.

Рассказ конечно актуален, но всё в нём преподносится глазами ребёнка. Это добавляет определённый антураж, в определённой мере раскрывает психологию ребёнка, например возможный вариант восприятия религии и т.п. Присутствует картина того, что может происходить, когда ребёнок предоставлен самому себе и взрослым, в общей сумятице, нет до него дела. Но другой стороной медали получается, что рассказ выходит какой-то фантасмагорический и до конца не понятный: что за «пропасти» могут быть сразу за двором Зиня, что там за оборванцы обитают, зачем к ним ходит Корчун и в чём причина того, что с ним, Корчуном, в итоге произошло.

С детства самый запомнившийся и запавший в душу рассказ, если не единственный со всего сборника. Ну разве ещё про голубятню мог что-то вспомнить. Его герой отнюдь не близкий мне по духу, наоборот, хулиганов, пользующихся своей физической силой, никогда не любил. Но всё равно, по рассказу он был Благородным Человеком, хоть и «низкого» происхождения, куда благороднее богатенького Толи. И Толю этого по сути и не трогал, и не подбивал, тот сам пнулся выпендреться, если уж улица никак его богатую напыщенность уважать не хотела, а часто Толю просто банально тянуло ощутить хлопских развлечений вроде походить под дождём босым по лужам.

И как часто бывает в жизни, одному, более циничному, плаксивому и, скажем прямо, архибезсовестному, всё всегда легко сходит с рук. А второму, и так меньше обласканному жизнью, часто приходится отдуваться и за себя и за «того парня». Я просто закрываю глаза и вижу — какой замечательный чинуша в итоге должен получиться с нашего Толика. В нашей жизни он по любому далеко пойдёт. Это то и грустно, это то и обидно, это то и западает в душу, а что делать? Где искать справедливость и как её найти, если мир часто сызмальства уже такой, как в этой книге? И какой финал может в итоге ожидать героя этого рассказа Федьку?

Грустно, у автора вообще много грусти в его детских рассказах, а в этом особенно, грустно наряду ещё с одним рассказом автора — «Комедия с Костем». Там тоже, такая комедия дальше некуда.

Правда детям тяжело читать такие рассказы, хоть и про детей (помню как сам читал школьником), а мне вот, взрослым, было интересно, прочитал с удовольствием, теперь грущу ;).

С созданием романа «Солнечная машина» В. Винниченко ещё раз выступил как концептуальный новатор. Произведение является попыткой жанрового синтеза: здесь соединены и утопия, и научная фантастика, социальный и любовно-психологический роман. Автор определял своё произведение как реалистично-символическое. Есть в романе и элементы предупреждения: предвиденье прихода к власти в Германии А. Гитлера.

Идеи романа созвучны разработанной автором этико-философской концептуальной системе «конкордизма» («солнцеизма»), согласно которой каждому свойственно естественное стремление к счастью, — поэтому человека можно изменить к лучшему, — совершенствовать, перевоспитать, — с помощью соответствующей философии.

Автора критиковали за «Солнечную машину» и справа, и слева. Роман подвергся «разносам» в СССР за то, что в произведении пролетариату посвящено едва полтора десятка строк, а СССР и вовсе не упомянут ни разу. И, — одновременно, — в эмигрантской националистической прессе. — упрекали в родственности авторских взглядов большевизму и коммунизму; этим произведением, дескать, врагам «подаётся рука помощи».

В исследованиях романа, проводившихся сначала в Украине, а потом, — с установлением в СССР цензурных запретов, — на Западе, много внимания уделялось определению характера утопии В. Винниченко. Литературоведы и писатели однозначно определили произведение как позитивную утопию, — э в т о п и ю (букв.: «хорошее место»), и даже как «тутопию», — в том смысле, что автор ратует за создание идеального общества не в «месте, которого нет», а здесь и сейчас (по-украински «здесь» — «тут»). Исследовательница начала 21 в. определила жанр романа как п а н т о п и ю.

Как видим, произведение и ныне сохраняет идеологическую и художественную актуальность и стимулирует исследовательские поиски.

Читал книгу в оригинале (украинский)! Понравилось! Кстати Винниченко был главой правительства в УНР.